Девушка с синими гортензиями - Валерия Вербинина

– Вы можете на меня положиться, – хрипло сказал Видаль. Затем снял шляпу и вытер платком лоб. – Только все это мне сильно не нравится.

Амалия пристально посмотрела на него и в лоб спросила:

– А вы многим говорили о том, что будете расследовать гибель Лантельм?

– Специально никому ничего я не говорил. Но упоминал, и не раз.

– Значит, наше расследование вряд ли является секретом, – усмехнулась баронесса.

Она заперла машину. Видаль, как и было условлено, отправился в кафе, а Амалия вошла в особняк, где назвала свое настоящее имя и попросила позволения поговорить с горничной Бернардиной Дюфур и шофером Буазеном. По словам Амалии, она писала книгу о Прекрасной эпохе и среди прочего собирала материалы о деле Лантельм.

– О, – оживилась хозяйка особняка, которая до прихода баронессы смертельно скучала, – как мило! А у меня, между прочим, хранится несколько вещей, принадлежавших Лантельм. Муж купил, когда семья на аукционе продавала ее имущество. Хотите взглянуть?

Амалия изъявила согласие, после чего ей показали часы с фарфоровой фигуркой собачки, сделанной в виде чернильницы, кресла с позолотой, три обюссоновских ковра с рисунками на мифологические сюжеты, четырехтомник избранных басен Лафонтена издания 1755 года с иллюстрациями Удри, бюро красного дерева с вставками из бронзы, статуэтку «Саламбо» работы Клезенже, столик из фиалкового дерева с украшениями в виде ракушек и несколько статуэток саксонского фарфора.

– Мой муж обожает старинную мебель и ковры, – говорила хозяйка, – а у мадемуазель Лантельм была прекрасная мебель эпохи Людовика XV и Людовика XVI. Но дороже всего нам обошлись ковры – в 70 тысяч франков. – Мадам понизила голос: – Моя мать до сих пор считает, что Арман переплатил.

Амалия заверила ее, что прекрасное всегда будет в цене, и успокоенная хозяйка звонком вызвала горничную, чтобы та рассказала госпоже баронессе о том, что помнит о мадемуазель Лантельм.

Бернардине Дюфур было приблизительно столько же, сколько и Виктуар. Но Амалия увидела ее поджатые губы и сразу же поняла, что эта горничная вовсе не была так расположена к бывшей хозяйке, как ее предшественница.

– Да, мадам, я ее прекрасно помню. Мсье Рейнольдс очень хорошо к ней относился, вытащил ее из нищеты, а она его так отблагодарила! Не будь ее, он бы гораздо дольше прожил, я так считаю. Он ведь умер внезапно. Доктора сказали, что у него простуда, никто не ожидал такого исхода. А все потому, что его обвиняли после того, как жена выпала в окно. Мсье когда-то был репортером, и первая его статья была о кораблекрушении. Он мне сказал однажды: «Знаете, Бернардина, вся моя жизнь – от той драмы на воде до этой». Мсье Рейнольдс был вовсе не глуп и прекрасно знал своей жене цену, но она была актриса и умела привязывать мужчин к себе. Он несколько раз пытался от нее избавиться, но мадемуазель его не отпускала и в то же время изменяла ему с кем ни попадя. Она вела себя просто отвратительно, а он всякий раз ее прощал. И ладно бы у нее были приличные любовники, – добавила Бернардина в порыве благородного негодования, – а то ведь она спала с суфлером, потом с каким-то разносчиком цветов, который постоянно ошивался возле ее дома. Я такого насмотрелась, пока была у нее в услужении на улице Фортюни… Если бы не хозяин, который попросил меня присматривать за ней и обещал платить вдвое, я бы давно оттуда ушла.

– Как звали суфлера? – спросила Амалия.

– Не помню.

– А разносчика цветов?

– Да кто ж интересуется именами таких людей, сударыня…

– Скажите, Бернардина, – вкрадчиво спросила Амалия, – а вы не могли обознаться? Допустим, это были просто ее старые знакомые, которым она помогала. А вы вообразили себе невесть что…

Горничная упрямо выставила вперед остренький подбородок.

– Обознаться? Да как тут обознаешься, сударыня? Входит здоровенный малый с букетом синих гортензий… Это были ее любимые цветы, – пояснила Бернардина, – но приносил он их только для отвода глаз. Я ему говорю: мадемуазель Лантельм нездорова, оставьте, я передам, а он: велено вручить лично, тут записка. И спокойно смотрит мне в глаза, словно глупее меня нет никого на свете. Тут она услышала, крикнула из спальни, чтобы я его впустила. И вот входит он с букетом, а она, как лежала в постели совсем без ничего, вскакивает и бросается ему на шею. Просто возмутительно! И ведь она не только с мсье Жозефом дурно обращалась, но и с собственными родственниками. Когда мадемуазель Лантельм стала мадам Рейнольдс и с улицы Фортюни переехала на улицу Константины, в особняк мужа, ее матери выделили отдельную комнату, но я вам вот что скажу: со своими собаками хозяйка обращалась лучше, чем с матерью. Та из кожи вон лезла, чтобы угодить дочери, но мадемуазель с ней почти не разговаривала, а когда была в дурном настроении, обзывала ее по-всякому. И что та глупая, ничего не понимает и вообще старая б…, и что хозяйка сестрам ничего не даст, ни гроша, те и так хорошо с нее поживились… Она ничего не хотела для своих родных делать. Вы думаете, ее мать случайно осталась дома, в умирающем от жары Париже, когда мадам Лантельм с мужем отправились на Рейн веселиться? Кто угодно был на яхте, но ее мать даже не подумали пригласить.

«Любопытный штрих, – подумала Амалия, – который многое объясняет. Значит, вот почему родственники актрисы устроили тот памятный аукцион. Когда выяснилось, что Женевьева Лантельм не оставила завещания, ее мать и сестры с лихвой расквитались с неблагодарной, пустив с молотка все ее вещи и украшения».

Амалия поговорила еще немного с Бернардиной о том, как именно ее хозяйка причесывалась и любила ли она сидеть на окне, после чего отправилась побеседовать с шофером Буазеном. Тот как раз вернулся в особняк вместе с хозяином.

Едва услышав имя Лантельм, хмурый немолодой шофер заулыбался.

– О, вы правильно делаете, что пишете о ней! – воскликнул он. – Она была… она была… Да… таких, как она, уже больше нет! Вы ее видели в «Короле»? А в «Продавце счастья»? Правда, она играла в «Короле» лучше, чем Ларжильер?

– Они играли совершенно по-разному, – усмехнулась Амалия, которая отлично помнила нашумевшую пьесу. – Ларжильер сделала акцент на хулиганской стороне героини, а Лантельм – на ее привлекательности.

– Вот! – торжественно объявил Буазен. – Вы понимаете, сударыня!

– Вы хорошо знали мадемуазель Лантельм? – спросила Амалия.

– Я был ее шофером. Когда она играла в «Короле», то уже была звездой и захотела, чтобы у нее была своя машина. Она купила «Шаррон» с небольшой скидкой в счет рекламы. Ну, чтобы в газетах появилось объявление: «Очаровательная актриса мадемуазель Лантельм приобрела у нас такую-то машину, адрес нашего магазина там-то и там-то». – Буазен повел своими широкими плечами. – Но не прошло и недели, как «Шаррон» потерпел аварию. Мадемуазель была на вечере, который никак не кончался. Она разрешила мне возвращаться домой одному, я прихватил приятеля, ну и… Мы с ним заболтались по пути, а ночью за дорогой надо следить в оба. Словом, мы перевернулись, «Шаррон» – вдребезги… – Шофер вздохнул.