Рижский редут - Далия Трускиновская

После вчерашнего нелепого рейда, пожара и утренних новостей всем, включая Моллера и Шешукова, было не до нас. Лодки благополучно пришли – и ладно, можно перевести дух до ближайшей тревоги. Артамон и Сурков наконец-то озаботились размещением своих команд в казармах Цитадели и в палатках, ходили ругаться насчет бани, в которой матросы и гребцы давно нуждались, и выполняли прочие командирские обязанности. А команды были немалые, на большой канонерской лодке – семьдесят человек, на средней – шестьдесят. Я все диву давался, как Артамон управляется с такой ордой. Насчет Сурка я не сомневался, этот одной своей вредностью экипаж целого фрегата будет в трепете держать.

Поздно вечером Артамон собрал целый отряд носильщиков – шесть человек, каждому дав в руки или на плечо какой-то предмет, сундук или баул, или скатанную шинель, или тюфяк. Эта комедия потребовалась, чтобы провести меня в мою же комнату. Не станет же герр Шмидт считать, сколько матросов вошло и сколько вышло. О том, как мне оттуда выбираться, мой глубокомысленный дядюшка конечно же не подумал. А мне так хотелось наконец-то лечь и как следует выспаться, что я тоже этим не озаботился.

Мы прошли по Малярной улице уже в полумраке. Мне все равно было крепко не по себе – хотя я знал, что в это время порядочные бюргеры уже в постелях, но мало ли кто вдруг высунется в окошко, да и частный пристав герр Вейде мог устроить какую-нибудь ловушку, полагая, что я приду за своим имуществом. Но мне повезло, хозяева оставили входную дверь открытой, и я оказался в своей комнате, которую фрау Шмидт уже приготовила для двух постояльцев. Кроме постели, там стоял топчан, покрытый тюфяками, застеленный чистейшим бельем и поверх оного – голубеньким покрывальцем, отделанным толстенькими кружавчиками домашней работы. Меня всегда поражало, сколько времени немки уделяют вязанию.

Артамон отпустил матросов, и мы остались втроем среди бестолково расставленного багажа.

– Ну, давай разбираться, что же произошло в ту ночь, когда убили твою красавицу, – сказал мой дядюшка. – Ты покажешь, где обнаружил ее, как она лежала. Но сперва расскажи внятно, как вы с ней встречались, какие знаки друг другу подавали. Я хочу понять, почему она прибежала к тебе ночью и получила удар ножом.

Я подвел друзей моих к окошку.

– Вот двор ювелира Штейнфельда, – показал я. – Вот окно Анхен. Она, глядя вверх, могла видеть, есть ли свет в моем окне, и тогда перебегала через двор.

Сурков высунулся, чтобы понять, как именно шла Анхен. Проход там был прост, два дома имели общий двор. Главное – идя, приходилось пригибаться, чтобы не быть замеченной из окон первого этажа, а потом сажени полторы пробежать и юркнуть в дверь.

– Зимой ей даже не было нужды тепло одеваться, – добавил я, – она просто накидывала шаль.

– Может ли быть, что твой злодей забрался к тебе в комнату и зажег свечу? – спросил Артамон. – Или же злодейка?

– Ключей от комнаты по меньшей мере два. Один у меня, второй у фрау Шмидт, которая приходит ко мне прибираться. Я допускаю, что есть и третий…

– Легко ли стянуть у твоей фрау Шмидт ключ, чтобы сделать копию? – продолжал допытываться дядюшка, а племянник мой Сурков достал перочинный ножик и стал ковырять им в замочной скважине.

– Прекрати, не то совсем сломаешь замок, – предостерег я.

– Я полагаю, человек, который нанимается Филимоновым, чтобы сплести вокруг его жены интригу, умеет и отмычкой пользоваться, – отвечал Сурок. – Гляньте, есть язычок – нет язычка, есть язычок – нет язычка! К тебе слишком легко залезть, Морозка. Твой ключ – одна видимость.

– Ах, черт, – пробормотал я. – Вот это новость…

– Остается только один вопрос: как мусью Луи, обогнав тебя, забрался в дом. Как он выманил Анхен – понятно, – сказал Артамон.

– Кто? – хором спросили мы с Сурком.

– Мусью Луи. Как же его еще называть? Тем более что он почти не притворяется женщиной, а расхаживает в одежде, свойственной своему полу.

Артамон был так убежден, что камеристка Натали – переодетый мужчина, что уже отказался звать его женским именем. Мы согласились, и «Луизы» более в наших разговорах не было.

– Ты шел самой короткой дорогой? – полюбопытствовал Сурок. – Странно все же, что он смог тебя настолько обогнать…

– Одному Богу ведомо, какая дорога тут самая короткая, – сердито отвечал я. – Улицы загибаются и пересекаются под невозможными углами, и ты, выбирая путь по Риге, двигаешься какими-то несносными зигзагами!

– Но ты же выбираешь короткий путь?

– Я выбираю путь, который кажется мне коротким! На самом деле он, возможно, не таков.

– Та-ак… – протянул Сурок. – Сдается мне, твой мусью Луи не впервые в Риге и знает все здешние закоулки получше тебя.

Я хотел было возразить – и вспомнил нашу первую встречу. Лишь теперь я наконец задался вопросом: на каком языке говорила мнимая камеристка с носильщиком, показавшим ей прежнее жилье! Сколько я мог заметить, носильщиками были латыши, знающие по-немецки довольно плохо. Они зазубрили названия улиц, это в лучшем случае. А «Луиза» должна была объяснить, что ей требуется недорогое и надежное помещение для двоих. При том сам мусью Луи, как я мог понять, немецкий тоже знал из рук вон плохо, зато прилично говорил по-русски… И еще одно соображение. Если две женщины поселяются в гостинице, то это им как-то гарантирует неприкосновенность, а идти вслед за первым попавшимся носильщиком в какую-то сомнительную хибару – немалый риск, тем более что одна из женщин молода и хороша собой. Очевидно, мусью Луи все же доставил Натали в хорошо ему известное местечко…

– Похоже, Сурок, ты прав.

– Мы должны поймать его в ловушку! – воскликнул дядюшка Артамон. – Я еще не знаю, как, но сделать это необходимо!..

Вдруг он решительно задул свечу.

– Ты что? – спросил Сурок. – Там, во дворе, кто-то есть?

– То-то и беда, что есть! Братцы, запирайте двери, сейчас к нам гости пожалуют!

Но Сурок, оставивший язычок замка торчащим наружу, впотьмах никак не мог водворить его на место и даже выругался самым моряцким образом. Я же встал за дверь, не желая, чтобы меня видели.

В оконное стекло ударил камушек.

– Вот чертова баба… – проворчал Артамон. – Сурок, ну что ты возишься! Запирай скорее! Не то так сундуком дверь загромоздим!

И он отправился впотьмах двигать сундук.

Я решительно ничего не понимал. Кто-то успел напугать моего отчаянного дядюшку до такой степени, что он сам готов от страха в сундук залезть. Он вез этот сундук по полу, сам себе шепча «Тихо, тихо!», и если бы я не скрывался, будучи обвинен в трех убийствах, то оценил бы комичность его положения и сам первый рассмеялся.

Паника наша оказалась напрасна – ни одна ступенька на лестнице не скрипнула. Очевидно, визитер, не получив ответа на свой камушек, отправился восвояси.

– И что все это означало? Признавайся, Артошка! – велел Сурок, который, как и положено в наше безумное время, был примерно на год старше меня, своего троюродного дядюшки, а, следовательно, старше и моего дядюшки Артамона.