Нексус - Генри Миллер

«Уютное местечко» оказалось баром (с улицы его не заметить!), где моего друга хорошо знали и выделяли среди прочих клиентов. Он меня представил даже чистильщику обуви.

— Мой школьный дружок, — говорил он. — Настоящий писатель, ей-богу! Нет, вы видали такое?

Мне он сунул в руку бокал с шампанским.

— Пей вот это! Джо, сделай нам пару сандвичей с ростбифом… да не жалей соуса… и лука. Ты как любишь, Генри? Черт, ты даже представить себе не можешь, до чего я рад нашей встрече! Я часто вспоминал о тебе: как он там, что поделывает? Может, смотался в Европу? А ты, оказывается, тут, под самым носом. Вот смешно!

Дальше все продолжалось в том же духе. Тони просто цвел, он заказывал напитки, покупал сигары, интересовался результатом последних скачек, приветствовал новых гостей, тут же представлял меня им, занимал наличные у бармена, делал телефонные звонки и тому подобное. Динамо-машина — да и только! С первого взгляда ясно: парень что надо! Для каждого найдет доброе слово — радость жизни и доброжелательность так и переполняли его.

Наконец, обняв одной рукой меня за плечи, а другой облокотившись на стойку, он заговорил, понизив голос:

— А теперь, Генри, поговорим о деле. У меня сейчас непыльная работенка. Если хочешь, могу и тебе что-нибудь подыскать. Ничего особенного, но какое-то время продержаться сможешь. Пока не подыщешь получше. Что ты на это скажешь?

— Замечательно, — ответил я. — А что за работа?

Оказалось, в Управлении парками, где Тони работал секретарем Главного инспектора. Это означает, пояснил Тони, что он занимается всей черновой работой, а начальник снимает сливки. Такая вот вещь — политика, добавил он. Грязное дело. Все время кто-нибудь норовит всадить нож в спину.

— Не надейся, что приступишь к работе завтра или послезавтра, — прибавил Тони. — Тут надо соблюдать правила игры. Но я сегодня же занесу твое имя в нужные списки. Однако может пройти месяц, прежде чем я позвоню. Сумеешь столько продержаться?

— Думаю, да, — ответил я.

— О деньгах не беспокойся, — сказал он. — Могу одолжить сколько нужно.

— Не надо, — запротестовал я. — Как-нибудь выкручусь…

— Странный ты парень, — сказал Тони, сжимая мою руку. — Со мной не надо церемониться. Держись проще… Когда занимаешься политикой, деньги сами к тебе идут. Бедных политиков не бывает. Как это получается — другой вопрос. Я пока в грязные дела не влезал. А это нелегко… Ну ладно. Не хочешь брать сейчас, заходи, если будешь на мели. И помни — в любое время.

Я пожал ему руку.

— Может, еще на посошок?

Я кивнул, соглашаясь.

— Я вот о чем подумал. Пока суд да дело, я мог бы взять тебя на работу могильщиком… для начала. Не возражаешь? Всего на неделю или чуть больше. Сам прослежу, чтоб ты сильно не надрывался. А потом переведу тебя в контору. Соглашайся, ты снимешь тяжесть с моей души. Послушай, а ведь я могу тебя и по делу использовать. Ты прирожденный писатель, а писанина — половина моей работы.

При выходе из кафе он прибавил:

— Не бросай писать, Генри. Это твое настоящее дело. Имей я твой талант, никогда не полез бы в политику. Мне все приходится добывать с бою. Сам знаешь… кто я такой?… итальяшка, даго…

Мы обменялись рукопожатием.

— Обещай, что теперь не пропадешь, хорошо? И передай привет отцу. Ну, до встречи!

— Пока, Тони!

Я подождал, пока он поймает такси. Когда он отъезжал, я помахал ему на прощание.

Вот так повезло! Встретил самого Тони Мареллу! И это в тот момент, когда думал, что погибаю.

Какие все-таки сюрпризы порой преподносит нам жизнь! Можно проклинать все на свете или молиться, ныть или трещать, как попугай, — и все без толку. А потом, когда ты почти сдался и приготовился к неизбежному, западня вдруг открывается, Сатурн меняет направление и все проблемы отпадают сами собой. Или тебе так кажется.

Вот так неожиданно и буднично Стася объявила мне однажды, когда Моны не было дома, что она от нас съезжает. Не услышь я это непосредственно от нее, ни за что бы не поверил.

Я был так потрясен и обрадован, что даже не поинтересовался, почему она так поступает. А сама Стася не торопилась открыть причину. Только намекнула, что сыта по уши Мониной страстью к показухе, но вряд ли это было единственным поводом для столь внезапного решения.

— Может, немного пройдемся? — предложила Стася. — Хочется на прощание поговорить с тобой наедине. Я уже собрала вещи.

Когда мы вышли из дома, она поинтересовалась, не буду ли я против, если мы погуляем по мосту. «Конечно, нет», — заверил ее я. Да предложи она сейчас отправиться пешком в Уайт-Плейнс, я и то согласился бы не задумываясь.

Узнав, что Стася нас покидает, я тут же проникся к ней симпатией. Странная женщина, но вовсе не плохая. Остановившись, чтобы закурить, я бросил на нее оценивающий взгляд. Такое выражение лица, как у нее, могло быть у вернувшегося с войны солдата армии Конфедерации. Потерянный взгляд, говорящий, однако, о несломленном духе. Человек без корней — живет сама по себе.

Некоторое время мы шли молча. Только у самого моста язык у нее развязался. Стася заговорила мягко и проникновенно. И без всякой рисовки. Как будто исповедовалась перед собакой. Смотрела она прямо перед собой, словно хотела запомнить дорогу.

Стася сказала, что, учитывая обстоятельства, я вел себя далеко не худшим образом. Ситуация действительно невыносимая. Будь мы даже ангелами, нам все равно не справиться. Можно было и раньше это понять. Стася также призналась, что в их отношениях с Моной много игры. Она любит Мону, конечно, любит, но не сходит с ума. Чего нет — того нет. Скорее уж Мона сходит. Да и вообще это не любовь, а потребность в друге. Они обе очень одиноки. В Европе все могло сложиться по-другому. Но теперь поздно об этом думать. Когда-нибудь, она верит, ей удастся все же туда поехать, но одной.

— А сейчас куда ты? — спросил я.

— Наверное, в Калифорнию. Куда же еще?

— А почему не в Мексику?

Это вариант, согласилась Стася, но туда она поедет позже. Сначала надо собраться с мыслями. Беспорядочная богемная жизнь порядком ее измотала. Ведь она в основе своей простой человек. Ее единственная проблема — научиться ладить с окружающими. А в нашей совместной жизни ее очень угнетала полная невозможность работать.

— Мне необходимо что-то делать руками, — сказала она. — Хоть землю рыть. Поэтому я хочу стать скульптором, а не художником или поэтом. — Мне не следует судить о ее талантах по куклам — она сшила их, только чтобы порадовать Мону.

Потом Стася сказала нечто, показавшееся мне величайшим предательством. Мона ничего не смыслит в искусстве, утверждала она, ей не отличить шедевр от дешевки.

— В этом нет ничего постыдного, точнее, не было бы, если бы у нее хватило смелости в этом признаться. Но у Моны этой смелости нет. Ей нужно притворяться, что она все знает, во всем разбирается. А я ненавижу притворство. Это одна из причин, почему мне трудно с людьми.