Обитель Апельсинового Дерева - Саманта Шеннон

Они вылезли из лодки, вытащили сундуки. Когда оба, промокнув насквозь, оказались на песке, Мелаго уже гребла обратно к «Розе вечности», заливисто распевая искалинскую песенку.

Харло взял бы их обоих. Они могли бы повидать места, которым еще не дали имен, океаны, по которым еще не проложил пути ни один купец. Лот мог бы со временем встать на мостике собственного корабля – только он был не из таких и таким никогда не станет.

– Не самое величественное прибытие. – Кит, пыхтя, свалил с плеч сундук. – Как нам искать эту таверну?

– Ну… доверимся чутью, – неуверенно предложил Лот. – Простолюдинам оно помогает.

– Артелот, нам с тобой придворная жизнь отбила всякое чутье.

Лот не нашел что возразить.

Они медленно продвигались по городу. Сундуки были тяжелы, а ни карты, ни компаса у них не было.

Перунту когда-то называли прекраснейшим портом Запада. Забитые грязью, золой и помоями, усеянные рыбьими костями, улицы смотрелись не так, как представлялось Лоту. На мертвых птицах кишели черви. Выгребные ямы были переполнены. На одной неосвещенной площади им попались руины святилища. До Сабран доходили слухи, что король Сигосо казнил не отрекшихся от Святого священнослужителей, но она не хотела им верить.

Лот, стараясь не дышать, перешагивал ручьи помоев. Он старался не отбиваться далеко от Кита. Вокруг теснился народ, прикрывавший лица вуалями или обрывками тряпья.

Первый чумной дом они увидели на следующей улице. Окна забиты досками, на дубовой двери нарисованы красные крылья. Над ними мелом выведена надпись на искалинском.

– «Пожалейте сей дом, ибо мы прокляты», – прочел Кит.

Лот покосился на него:

– Ты читаешь на искалинском?

– Понимаю, ты поражен, – серьезно ответствовал Кит. – Что ни говори, мои познания в инисском и дар стихосложения, казалось бы, не оставляют в моем черепе места иным языкам, однако…

– Кит!

– Мне Мелаго сказала, как переводится.

Темнота сбивала их с толку. В Перунте мало кто зажигал свечи, хотя на самых широких улицах дымились жаровни. Самоуверенно расхаживая по городу, Лот с Китом натолкнулись в конце концов на таверну, где их должен был ждать эскорт из Карскаро. Вывеска изображала спелую гроздь черного винограда, совсем неуместного в этой выгребной яме.

Снаружи ждала карета. При виде ее железных бортов Лот ужаснулся и тут же задумался, какая лошадь сумеет стронуть ее с места. А потом увидел какая.

К нему обернулась огромная волчья голова; с тяжелой зубастой челюсти свисала нитка слюны.

Зверь был больше медведя ростом. Его толстая шея переходила в змеиное туловище, опиравшееся на мощные лапы или поддерживаемое парой кожистых крыльев. Второе чудище рядом с ним было покрыто серой шерстью. Глаза у них были одинаковые. Угли из Огненного Чрева.

Жакули.

Потомство виверны и волка.

– Стой смирно, – прошептал Кит. – В бестиариях говорится, что они атакуют при внезапном движении.

Один из жакули зарычал. Лоту хотелось осенить себя знаком меча, но он не смел шевельнуться.

Сколько же драконьего племени пробудилось в Искалине?

Погонщиком был искалинец с сальными волосами.

– Полагаю, благородные Артелот и Китстон? – обратился он к инисцам.

Кит ответил невнятным мычанием. Погонщик сдвинул рычаг, развернув лесенку в несколько ступеней.

– Сундуки оставьте, – буркнул он. – Залезайте.

Они послушались.

В карете их ждала женщина в тяжелом багровом платье и вуали из плотного черного кружева. Она носила длинные бархатные перчатки с оборками у локтя. На поясе висел филигранный ароматический шар.

– Благородный Артелот, благородный Китстон, – тихо приветствовала она их. Сквозь вуаль Лот различал только ее темные глаза. – Добро пожаловать в Перунту. Я Приесса Йеларигас, первая дама опочивальни ее сиятельства донматы Маросы в драконьем царстве Искалин.

Она была здорова. У пораженного чумой не могло быть столь нежного голоса.

– Благодарю, что встретила нас, моя госпожа. – Лот сумел овладеть своим голосом. Кит вслед за ним втиснулся в карету. – Для нас честь быть принятыми ко двору короля Сигосо.

– Принять вас – честь для его величества.

Снаружи щелкнул кнут, карета рывком сдвинулась с места.

– Признаться, я удивлен, что ее сиятельство послала навстречу нам столь высокопоставленную даму, – заметил Лот. – Ведь этот город полон больных.

– Если Безымянный желает отдать мою жизнь чуме, да будет так, – невозмутимо ответила она.

Лот стиснул зубы. Подумать только: еще недавно эти люди клялись в верности Сабран и Добродетелям.

– Вам привычнее, чтобы карету тянули лошади, мои господа, – продолжала дама Приесса. – Но с ними мы ехали бы через Искалин много дней. Жакули легконоги и не знают устали.

Она сложила руки на коленях. Ее пальцы поверх перчаток украшали несколько золотых колец.

– Вам надо отдохнуть, – сказала она. – Как бы быстро мы ни ехали – путь неблизкий, мои господа.

Лот попытался улыбнуться:

– Я предпочел бы любоваться видами.

– Как пожелаете.

На самом деле в темноте за окном ничего не было видно, но он не смог бы уснуть в такой близости от змеелюбки.

Здесь драконьи земли. Надо подняться с шелковой подушки благородства и открыть в себе шпиона. Надо закалиться для встречи с опасностями. И Лот, сидя рядом с задремавшим Китом, старался прямо держать голову, одной силой воли удерживал открытыми веки и приносил обеты Святому.

Он примет тот путь, на который его толкнули. Он станет искать принца Вилстана. Он постарается вернуть своей королеве отца. И найти дорогу домой.

Он не знал, спала ли Приесса Йеларигас или всю ночь следила за ним.

В волосах у нее был дым. Она чуяла запах.

– О Добродетели! Где вы ее нашли?

– Представь себе, на колокольне.

Шаги.

– Святой, это же госпожа Дариан! Немедля сообщите ее величеству. И врача сюда.

Язык углем жег рот. Как только незнакомцы ее выпустили, она окунулась в лихорадочный сон.

Она снова была ребенком, пряталась от солнца в тени дерева. Плоды висели над головой – высоко, не дотянуться, а Йонду звала ее: «Иди сюда, Эда, иди посмотри!»

Потом настоятельница поднесла чашу к ее губам, сказав, что в ней кровь Матери. У питья был вкус солнца, и смеха, и молитвы. Потом она вот так горела несколько дней, горела, пока огонь не выплавил из нее неведение. В тот день Эда родилась заново.

Когда она очнулась, знакомая женщина, стоя у постели, наливала воды из кувшина в миску.