Записки жандарма - Александр Иванович Спиридович

удостаивался приемов у кровати. Больной иногда даже шутил. В те дни я однажды принес ему поздравление с монаршей милостью. Он получил высочайший рескрипт и еще какую-то большую награду. Растроганный, слабым голосом, с перерывами рассказывал мне больной, какого внимания удостоил его государь, и слезы блестели на его ресницах. И то был Драгомиров…

Вечер. Поезд с салон-вагоном Драгомирова готов к отправлению. Больного генерала везут в его имение в Конотоп. Приехав на вокзал, я протискиваюсь через большую толпу провожающих у вагона и прошу доложить о желании попрощаться. Через минуту меня просят в вагон. В большом кресле сидит Драгомиров. Около него жена, генералы, дамы. Я кланяюсь и говорю пожелания.

– Ну, батенька, – смеется генерал, – не удалось нам с вами поработать дольше, так расхлебывайте сами теперь, как знаете.

И хорошо, дружелюбно смеясь, он жмет мне руку и желает успеха в работе. Я кланяюсь и целую ручки супруги, у которой случалось и мне есть знаменитую гречневую кашу и пироги.

Уже из Конотопа получил я от Драгомирова его фотографию и гордился ею. Драгомиров – это эпоха в Киеве и славная страница в истории русской военной силы.

XII

Осенью 1904 года в Киев приехал новый генерал-губернатор, генерал-адъютант Клейгельс, занимавший до того пост петербургского градоначальника. Генерал Клейгельс был выдающийся градоначальник в смысле полицейском. Он любил полицейское дело, интересовался им, умел подбирать исполнительных офицеров и умел использовать их таланты. Других его качеств я не касаюсь. После знаменитых обер-полицмейстеров Трепова и Грессера это был единственный градоначальник, в котором столичная полиция видела своего по духу человека.

Поводом к его уходу из Петербурга послужило следующее. Сын его давнишнего приятеля, блестящий гвардейский кавалерист X. тратил большие суммы на очаровывавшую весь кутящий Петербург француженку М. Отец офицера, обеспокоенный за состояние своего сына, просил Клейгельса помочь ему, и тот потребовал выезда М. из Петербурга. Но М. была очень популярна и имела хороших защитников. Кавалерист пожаловался командиру полка, тот доложил выше – и так дошло до командующего войсками гвардии великого князя Владимира Александровича, который вступился за офицера и при первой же встрече с Клейгельсом наговорил ему много резкого и нехорошего. Престиж градоначальника был подорван, оставаться в Петербурге ему было неудобно, и как выход из положения генералу Клейгельсу было предложено киевское генерал-губернаторство.

Я представился новому генерал-губернатору еще в Петербурге, будучи там в первые дни после его назначения. Это был бравый величественный генерал, цветущего здоровья, с бородой по-скобелевски. Он говорил важно и высокопарно и при этом часто подбоченивался одной рукой, а другой молодцевато разбрасывал бороду-баки. В громадном петербургском кабинете, с массой гипсовых моделей разных монументов, он был великолепен.

Тогда он сразу же спросил меня, знаком ли я с его «литературными трудами», как выразился он, и узнав, что нет, предложил мне обратиться в градоначальство. Я обратился, и мне прислали с десяток разного формата инструкций для общей полиции и большой том «Основы полицейской службы». Почти на всех инструкциях красовалась надпись: «по распоряжению санкт-петербургского градоначальника свиты его величества генерал-майора Клейгельса, составил капитан Галле».

Директор Лопухин тогда же дал мне о нем исчерпывающую характеристику, и я вспомнил лишний раз, что и на солнце бывают пятна.

Новый генерал-губернатор своими широкими взглядами и сдержанными поступками как бы старался заставить забыть, что он служил раньше по полиции, и показывал себя просвещенным администратором. Он очень внимательно занимался разрешениями на покупку земель в крае и давал их на великолепной бумаге. Весь пол, диваны, кресла его обширного киевского кабинета бывали иногда покрыты этими аккуратно разложенными разрешениями – то подсыхала свежая подпись генерал-губернатора, дабы сохранился блеск чернил.

Конкретных указаний генерал Клейгельс вообще не любил давать и предоставлял каждому широту действий. Так однажды, когда я согласно его приказания протелефонировал ему около 11 часов вечера, что на банкетном обеде судебного ведомства произносятся речи о конституции, генерал, выслушав меня, сказал внушительно: «Надо действовать быстро и решительно; завтра вы доложите мне подробно», – и повесил трубку. Я подумал-подумал и лег спать.

Генерал Клейгельс не жаловал нашего губернатора П. И. Саввича. Последний был очень хороший и здравый человек, честный службист, разумно понимавший свою роль и положение. Их взгляды не сходились. Дошло до того, что при беспорядках, когда требовалось иногда получить категорические указания генерал-губернатора, генерал Саввич брал меня с собой. При третьем разговаривать оказывалось удобнее.

При подобных взаимоотношениях высшего местного начальства мое положение было довольно щекотливо. Но к нам генерал-губернатор относился хорошо, хотя его отношения с нашим начальником А. А. Лопухиным были неважны. Он вообще не ладил с Министерством юстиции еще с Петербурга, а Лопухин вышел из него.

С новым начальством у нас совпала и новая полоса во внутренней политике в России. Убийство Плеве, в котором широкие и бюрократические круги общества и ближайшие сотрудники убитого министра видели главное препятствие к широким реформам, нужда в коих назрела до очевидности, было встречено не только дикой радостью революционных партий, но и не скрывавшимся сочувствием всей оппозиции. Государь, склонный уже в то время к изменению курса внутренней политики, назначил министром внутренних дел виленского генерал-губернатора генерал-адъютанта князя Святополк-Мирского[121].

Человек высоких нравственных качеств, милый и воспитанный, как говорили о нем поляки в Вильне – «бардзо цивилизованный чловек», – князь Святополк-Мирский по уму и по характеру совершенно не был пригоден к должности, на которую он был призван. Либерал по мышлению, он, вступив в половине сентября месяца в должность, изменил с высочайшего одобрения курс внутренней политики в сторону либерализма, заявив на всю Россию, что отныне таковая будет базироваться на доверии власти к обществу. Была объявлена политическая «весна».

Это изменение политики дало возможность развиться широкому общественному противоправительственному движению, которое слилось затем с революционным.

Образовавшийся еще осенью 1903 года и окончательно сорганизовавшийся в январе 1904 года тайный «Союз освобождения»[122], в который входили представители профессиональной и разночинной интеллигенции и левое крыло земцев-конституционалистов, признал наступивший момент удобным для открытия дружной кампании всех оппозиционных и революционных сил в целях свержения самодержавия.

В сентябре 1904 года в Париже состоялась «Конференция оппозиционных и революционных организаций Российской империи» с участием представителей «Союза освобождения» и партии социалистов-революционеров. Решено было добиваться уничтожения самодержавия, причем «формы, методы, средства, тактика оставались своеобразными для каждой партии». Так писала «Революционная Россия». Не взяв бомбы в руки, наши либералы признали ее у своих союзников допустимым средством борьбы против правительства.

С этого момента «Союз освобождения» руководит всем общественным движением в России, направляет действия земцев и всей оппозиционной интеллигенции и