Основано на реальных событиях - Дельфина де Виган

– Ладно. Тогда да, это и правда другое дело. Но я не уверена, что кто-нибудь может защитить тебя от тебя самой, между нами говоря. Ну да ладно. На самом деле это, наверное, объясняет, почему никто особенно не беспокоится из-за твоего молчания.

У меня не было желания продолжать этот разговор, представлявшийся мне нечестным и жестоким. Но не могла же я позволить себе напомнить Л., что ее друзья не только не звонят в ее день рождения, но даже не приходят, когда их приглашают. Не могла же я сказать Л., что она кажется очень одинокой, человеком, создавшим вокруг себя огромную пустоту.

Я подумала, что горечь Л. объясняется ее собственным одиночеством, и это меня опечалило. Я не могла на нее за это сердиться. Л. потеряла мужа. Что-то серьезное произошло в ее жизни, отрезало ее от большинства друзей. Л. проецировала на меня нечто не имеющее ко мне отношения. Но по-своему она хотела помочь мне.

Было уже около полудня, и Л. сказала, что договорилась с кем-то пообедать.

Она ушла, посоветовав мне выйти хоть ненадолго, а то я неважно выгляжу.

Только несколько дней спустя я была вынуждена признать: Л. была права. Если не считать Франсуа и детей, вот уже давно мне никто не писал и не звонил.

* * *

Разумеется, именно так Л. и обосновалась в моей жизни, с моего согласия, постепенно околдовывая меня.

Я часто пыталась понять, какая трещина сделала меня столь уязвимой. Столь проницаемой.

Я получала все более жестокие анонимные письма.

Мои дети покинули дом и начали строить свою жизнь в другом месте.

Мужчина, которого я любила, был занят своей работой, путешествиями и тысячей планов, которые я же подталкивала его принять. Мы выбрали такой образ жизни, который оставлял место для иных одержимостей, иных страстей. По наивности или от избытка доверия, мы сочли себя защищенными от любой попытки захвата.

Во взрослом возрасте дружба строится в форме распознавания, сопричастности: на общей территории. Но мне еще кажется, что мы ищем в другом что-то присутствующее в нас самих, только в малой, зачаточной форме. Поэтому у нас есть тенденция соединяться с теми, кто сумел развить способ существования, к которому мы безуспешно тянемся.

Я знаю, что восхищает меня в каждой из моих подруг. Я могла бы назвать, чем каждая из них обладает, чего у меня нет или есть в очень незначительном количестве.

Л. в моих глазах воплощала, разумеется, уверенность, анализ, убежденность, которых я была лишена.

Л. приходила почти каждый вечер.

Л. лучше, чем кто-либо другой, угадывала мое настроение, мою озабоченность, казалось, она заранее знала о касающихся меня событиях. Она имела на меня влияние, какого никогда не имела ни одна из моих подруг.

Л. помнила обо всем. С самого первого раза она фиксировала в памяти малейшую историю, мельчайшую деталь, упомянутые в разговоре даты, места, имена. Мне случалось спрашивать, не ведет ли она записи после каждой нашей встречи. Теперь я знаю, что это была ее вторая натура, резко обостренная избирательная память.

Л. действительно казалась мне единственным человеком, осознавшим масштаб моей борьбы, ставки в которой могли другим показаться ничтожными: пишу я или нет книгу, которая не изменит развитие мира, но Л. поняла, что речь идет о моем центре тяжести.

Л. стала для меня необходимой, незаменимой. Она всегда была рядом. Вероятно, я в этом нуждалась: чтобы кто-то интересовался исключительно мной. Не кроется ли в каждом из нас это безумное желание? Желание, пришедшее из детства, от которого мы вынуждены были, порой очень скоро, отказаться. О желании, которое во взрослом возрасте осознаем как эгоцентрическое, чрезмерное и опасное. Которому, однако, нам случается уступать.

Л., безусловно, заполняла некую пустоту, которой я не осознавала, успокаивала страх, который я не могла бы назвать.

Л. умела вызвать то, что мне представлялось запрятанным, заглаженным.

Казалось, Л. удовлетворяла эту неутолимую жажду в утешении, которая существует в каждом из нас.

Я не нуждалась в новой подруге. Но за время наших разговоров и по тому постоянному вниманию, которое она мне оказывала, я в конце концов поверила, что только одна Л. может меня понять.

Однажды Л. позвонила мне очень рано утром. Ее голос был не таким сдержанным, как обычно, мне показалось, что она слегка задыхается. Я забеспокоилась, и она призналась, что у нее кое-какие неприятности, ничего серьезного, но ей придется попросить меня об одной услуге: могу ли я приютить ее на две-три недели, пока она подыщет себе новую квартиру?

* * *

В следующий понедельник Л. переехала ко мне. Ее сопровождал молодой человек лет двадцати. Его рост, невероятная длина ресниц, подростковая раскованность его движений приковывали взгляд. Он был красив.

Он пришел к ней заблаговременно и помог перевезти четыре внушительных чемодана, которые она решила взять с собой. Едва войдя в квартиру, он тут же снова спустился, чтобы забрать те, что остались внизу. Поставив их на площадку, он снова сбежал с лестницы, чтобы достать несколько сумок из машины Л. Я живу на седьмом этаже без лифта, но парень, похоже, не устал. При виде такого количества багажа я подумала, что Л. широко развернулась. Правда, я плохо представляла, как она могла бы обойтись без большей части своего гардероба, да к тому же она, разумеется, взяла с собой некоторое количество папок для работы.

Когда парень поднялся в третий раз, я предложила ему выпить кофе. Он повернулся к Л., ожидая одобрения, но та сделала вид, что не поняла его вопросительного взгляда. Подождав пару секунд, молодой человек отказался.

Когда за ним закрылась дверь, я спросила Л., кто это. Она рассмеялась. Какое это имеет значение? Никакого, ответила я, просто любопытно. Л. сказала, что это сын подруги. Она не назвала его имени, не поблагодарила и едва простилась с ним.

Я предполагала устроить Л. в комнате Поля. Мне помнилось, что, когда она впервые пришла ко мне, ей там понравился цвет стен. Я оставила Л., чтобы она могла распаковать вещи, освободила много полок и часть платяного шкафа. Застелив постель, я привела в порядок письменный стол, на который она сразу поставила свой портативный компьютер. У нее оставалось совсем мало времени, чтобы в назначенный издателем срок закончить автобиографию актрисы – вот почему для нее в ближайшем будущем были невозможны поиски новой квартиры. Я так никогда и не узнала, по какой причине ей столь поспешно пришлось покинуть предыдущую.

Очень скоро я поняла, что Л. перенесла ко мне почти все, что имела, кроме четырех-пяти папок, которые она оставила в подвале своей соседки снизу. У нее не было никакой мебели, объяснила Л., она все продала после смерти мужа (Л. несколько раз подчеркнула это «все», указывая тем самым, что ни один предмет не избежал такой участи). С тех пор она всегда предпочитала снимать меблированные квартиры. Ей не хотелось обрастать бытом и еще меньше – укореняться. Зато у Л. было много одежды. Очень много, она охотно согласилась.