Я дрался в СС и Вермахте. Ветераны Восточного фронта - Артем Драбкин

– У вас были какие-то прозвища для русского оружия?

– На моем участке обороны, за который я отвечал, в ста метрах сзади я установил два русских пулемета с дисками-пластинками. Вот эти пулеметы называли музыкальные пластинки. Я из него всегда стрелял.

– Русская разведка ночью утаскивала пленных?

– Об этом я не знаю, могло быть, иногда кто-то пропадал. Но в целом, я бы сказал, что нет, местность не позволяла – можно было легко утонуть. Там передвигаться можно было только по гатям.

– Были перебежчики с русской стороны?

– Иногда да. Чаще всего, когда у русских приходили новые части. Мы днем спали, а воевали ночью. Я как-то как раз прилег, автомат повесил на вбитую вместо гвоздя гильзу. Неожиданно меня кто-то начал дергать за ногу. Немец бы так не сделал. Я понял, что это русские. Открыл глаза, а рядом со мной около 30 человек! Что мне делать?! Автомат на гвозде. А я всегда говорил, что последний патрон оставлю для себя, я в плен попадать не хотел. А тут их 30 человек! Один из них неожиданно сказал по-немецки, что они хотят сдаться, прошли уже 200 метров по немецким позициям и не встретили ни одного немца. Повезло! Я и еще один товарищ повели их в тыл. Я шел спереди, и тут наши, немцы, открыли по нам огонь! Стреляли, как сумасшедшие, идиоты, от страха, что русские прорвались! Я закричал, что это я. Только тогда они прекратили стрелять. К счастью, никого не ранило. Их немедленно отвели в роту, а потом в батальон. Я их отводил и там должен был вместе с ними стоять с поднятыми руками, пока меня не узнали. В таком количестве перебежчики были единственный раз.

– Что у вас было на ногах?

– У меня были горные ботинки. Обычно у нас были сапоги, но зимой они промерзали, трескались, и были горные ботинки.

– Валенки у русских брали?

– Нет. В болоте в них нельзя было ходить, слишком сыро, они намокали и промерзали.

– Вас комиссовали после ранения, вы больше не были на фронте?

– И да, и нет. Я почти до конца войны преподавал в офицерской школе. Я отвечал за песочный ящик. У нас был песочный ящик примерно десять на десять метров, и там разыгрывались какие-нибудь сражения, в основном из Первой мировой войны или восемнадцатого века. Мы прорабатывали, как должен вести себя офицер в той или иной ситуации. 15 января 1945 года русские прорвались. Нашу школу сразу распустили, а мне поручили весь курс, со всеми учебными материалами, на поезде перевезти в Киршберг?.. Хиршберг?.. в Нижней Селезии. Там меня назначили командиром подразделения истребителей танков. Нам выдали фаустпатроны, но они мне не понравились. Я стрелял из него по танку, снаряд попал в дерево и отрекошетировал обратно к нам. Мы больше их не использовали. У нас были теллер-мины. Я такими в 1942 году два легких танка лично уничтожил. Танк может пройти не везде, а в городе им особенно тяжело. Когда русские танки подходили к какому-нибудь населенному пункту, уже было ясно, по какой улице они пойдут. Там мы пытались заложить мины. В 1942 году самым большим недостатком русских танков было отсутствие рации. Чтобы передать команду, они останавливались, из люка высовывался командир и махал флажками. Разумеется, мы стреляли по этому офицеру. Позднее появились Т-34, они были неплохие, но чтобы их остановить, надо было только застрелить этого офицера с флажком.

– Русским в зимнее время давали водку. Было ли у немцев что-то подобное?

– Да, да, почти каждый день, когда они нападали, они были пьяны. Когда мы были во Франции, жили в домах, в которых внизу были винные погреба, там мы иногда пили. На фронте водку давали очень редко. Со снабжением вообще были проблемы, потому что мы почти всегда были наполовину окружены. Я тогда не пил и не курил, так что я не пил.

– Вши были?

– Это было самое худшее, что у меня было в России. Это было ужасно. Их нельзя вывести. Зимой они были в швах одежды, только вроде их выведешь, а они опять тут. Война была не такой плохой, как вши.

– Порошок был против вшей?

– Был, но я не помню, чтобы я его получал. И когда какая-нибудь часть овшивлевала до того, что о войне уже не думала, ее снимали с фронта и везли в пункт очистки. Там раздевались догола и проходили через мойку. Я месяцами лежал в воде, в которой лежали трупы, и только там я мог нормально отмыться.

– Как вы стриглись?

– Парикмахерские были только в спокойные времена, а так мы сами стриглись, но не налысо. Я вспоминаю, что, когда мы лежали в болоте, приходил парикмахер, за два-три километра от фронта он был, к нему там была очередь. Мы стриглись не так, как дома, короче, но нормально, не налысо. Если с такой прической приехать домой, то никто не понял бы, что ты с фронта.

– Офицеры следили за внешним видом солдат? Наказания за это были?

– Да. Я очень от этого пострадал. Однажды русские выгнали нас из тех дыр, которые мы занимали. Все перепуталось, где свои, где русские. Я пришел на какой-то хутор. Оружия у меня уже не было. Там раньше стояла немецкая часть, а потом вошли русские, и мне два дня пришлось прятаться в навозной яме. Потом немцы выбили русских, и я смог оттуда выбраться. Встретил немцев и пошел искать мою часть. Нашел. Там я уже числился пропавшим без вести. Доложился моему лейтенанту. Как я уже говорил, он меня не любил. Он на меня посмотрел и спросил: «Где ваша кепка?» Где?! В русском навозе утонула! Где! Он на меня посмотрел: «Я вас наказываю, будете чистить конюшню». Я пошел чистить конюшню, а тут, слава богу, объявили тревогу. Я бросил чистить конюшню и побежал на общий сбор. Потом лейтенант меня спрашивает: «Что я вам приказывал?» – «Вы мне много чего приказывали». – «Еще поговорим». Потом мы пару дней стояли на речке, отмывались, приводили себя в порядок, хотя река была еще частично замерзшей. В какой-то момент возник мой ротный: «Вы на фронте отказались выполнить приказ!» Наорал на меня. Я сказал: «Ну поори, поори, мы будем еще на фронте». Он исчез. Вскоре я был ранен, потом был в резервной части и оттуда направлен на офицерские курсы. На курсах мой командир меня вызвал, сказал, что из резервной части получили донесение, что я на фронте отказался выполнять приказ командира. Невыполнение приказа на фронте обычно означало расстрел. Я сказал, что не знаю, о чем речь, но тут сообразил, что речь идет об этой истории с моим ротным. Я рассказал эту историю. Командир спросил, не возражаю ли я, что мой ротный будет допрошен по моему делу. Я сказал, разумеется. Через пару недель он мне сказал, что мой ротный написал, что он особо не помнит, в чем было дело, потому что он ведет тяжелые бои и у него сейчас другие проблемы. Командир сказал, что надо завести дело, которое будет тянуться неизвестно сколько, да к тому же, как известно, начальник всегда прав. Поэтому лучше он посадит меня в казарму на трое суток под домашний арест и отчитается о моем наказании. Я сказал, три дня отпуска – это прекрасно. На курсах были юноши, им еще 18 не было, их еще как солдат и не рассматривали, довольствие у них было хуже нашего, а я получал еду из своей части, да мне еще офицеры что-то собрали, сигареты, сладкое – я там жил, как король! Они мне завидовали. Я еще делился с охраной продуктами и сигаретами. Прекрасно было. На этом дело кончилось.