Патриарх Филарет. Тень за троном - Андрей Богданов

Скороустремительное нападение сторонников Лжедмитрня на Ростов уже объяснялось в литературе желанием тушинцев заиметь в своем лагере столь значительную персону, как Филарет, и противопоставить своего "патриарха" верному Шуйскому Гермогену. Остаётся приписать самому Филарету намерение попасть в "плен", чтобы объяснить злоковарными планами Романова удержание им ростовчан от бегства в Ярославль и очернить его память обвинением в пролитии невинной крови и коварной измене.

Картина эта нам интересна с точки зрения демонстрации возможностей логических построений в истории, стройных по форме, но ошибочных по существу. Такие схемы обычно отличаются от прозы подлинной истории тем, что не учитывают отдельные факты, которые и становятся камнем преткновения. Если схема строится на основе предполагаемого мотива героя (в данном случае Филарета), то, как правило, мотивы других действующих лиц не анализируются. А зачем, к примеру, сторонникам Лжедмитрия нужно было шумное и кровавое пленение Филарета в храме, если они заранее планировали "освятить" свои деяния его авторитетом?!

"Претыкаются" красивые схемы и на хронологических несоответствиях. По источнику — сообщению поляков в 1615 г. — Филарет направился в Тушино с целью добиваться избрания на престол Владислава. Но кандидатура польского королевича всплыла только через год после пленения Ростовского митрополита. Очевидно, сами поляки осмысливали мотивы Филарета в ретроспекции, исходя из его последующих действий.

Чтобы дать собственную оценку мотивов исторического героя с претензией на оригинальность и модную "обличительность", историкам необходимо свято соблюдать главное правило. Ни в коем случае нельзя учитывать оценку, данную герою и его деяниям современным им нравственным авторитетом! Эта оценка, чрезвычайно важная для участников исторических событий, страшно мешает историкам, любящим исключительно себя, выступать в роли Высшего судии.

В биографии Филарета авторитетнейшим источником являются две грамоты патриарха Гермогена от февраля 1609 г., в которых архипастырь полностью оправдывает поведение Романова. Более того, ставит его в пример. Грамоты были написаны в обстоятельствах чрезвычайных. Государство рушилось, духовенство бесстыдно служило самозванцу, дворянство воевало за него, горожане снабжали деньгами, селяне — припасами. В довершение бедствий взбунтовались московские воины во главе с Григорием Сумбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным. На Масленице в субботу 17 февраля 1609 г. толпа уставших от братоубийственной войны дворян ворвалась во дворец, требуя от бояр "переменить царя Василия". "Бояре им отказали и побежали из Кремля по своим дворам". Тогда дворяне нашли в Успенском соборе патриарха Гермогена и вывели его на Лобное место, крича, что царь "убивает и топит братьев наших дворян, и детей боярских, и жён и детей их втайне, и таких побитых с две тысячи!"

— Как это могло бы от нас утаиться? — удивился патриарх. — Когда и кого именно погубили таким образом?

— И теперь повели многих наших братьев топить, потому мы и восстали! — кричали Дворяне.

— Кого именно повели топить? — спросил Гермоген.

— Послали мы их ворочать — ужо сами их увидите!

— Князя Шуйского, — начали тем временем бунтовщики читать свою загодя написанную грамоту, — одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают. И князь Василий Шуйский нам на царстве нелюб, из-за него кровь льётся и земля не умирится. Надо нам выбрать на его место иного царя!

— Дотоле, — ответствовал патриарх, озвучивая официальную позицию, — Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам. А государь царь и великий князь Василий Иванович избран и поставлен Богом, и всем духовенством, московскими боярами и вами, дворянами, и всякими всех чинов всеми православными христианами. Да и из всех городов на его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему государю целовала вся земля…

— А вы, — продолжал Гермоген, — забыв крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свести. А мир того не хочет, да и не ведает. И мы с вами в тот совет не пристанем же! И то вы восстаете на Бога, и противитесь всему народу христианскому, и хотите веру христианскую обесчестить, и царству и людям хотите сделать трудность великую!.. И тот ваш совет — вражда на Бога и царству погибель…

— А что вы говорите, — распалялся патриарх, — что из-за государя кровь льётся и земля не умирится — и то делается волей Божией. Своими живоносными устами рёк Господь: "Восстанет язык на язык и царство на царство, и будут глады, и пагубы, и трусы", — всё то в наше время исполнил Бог… Ныне язык нашествие, и междоусобные брани, и кровопролитие Божией волей совершается, а не царя нашего хотением!"

Словом, Гермоген стоял за царя, "как крепкий адамант" (алмаз)[84], пока его не отпустили в свои палаты. Мятежники послали за боярами — никто не приехал. Они "пошли шумом на царя Василия" — но тот успел собрать верные войска и приготовиться к отпору. Трем сотням дворян, как старым, так и молодым, пришлось бежать. Они укрылись в Тушине[85].

Уязвленный в самое сердце, Гермоген послал им вслед грамоту, буквально написанную кровью своего сердца. Обращаясь ко всем чинам Российского государства, ко всем "прежде бывшим господам и братьям", от духовенства и бояр до казаков и крестьян, патриарх сетовал о погибели "бывших православных христиан всякого чина, и возраста, и сана". В волнении он поминал даже "иноязычных" поляков, которым "поработились" ушедшие к самозванцу, отступив от боговенчанного самодержца, то есть от света — к тьме, от Бога — к Сатане, от правды — ко лжи, от Церкви — неведомо куда. Это упоминание вырвалось в сердцах. Патриарх обычно не связывал гражданскую войну с происками иноверцев.

"Недостает мне слов, — описывает свои муки патриарх, — болит душа, болит сердце, вся внутренность терзается, и все органы мои содрогаются! Плача говорю и с рыданием вопию: Помилуйте, помилуйте, братья и дети единородные, свои души, и своих родителей ушедших и живых, отцов своих и матерей, жён своих, детей, родных и друзей — восстаньте, и образумьтесь, и возвратитесь! Видите ведь Отечество своё чуждыми расхищаемо и разоряемо, и святые иконы и церкви обруганы, и невинных кровь проливаемую, что вопиет к Богу, как (кровь) праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, па кого поднимаете оружие, не на Бога ли, сотворившего нас, не на жребий ли Пречистой Богородицы и великих чудотворцев, не па своих ли единокровных братьев? Не своё ли Отечество разоряете, которому иноплеменных многие орды дивились, — ныне же вами поругаемо и попираемо?!"

Гермогеи заклинал дворян отстать от этой затеи и снасти свои души, пока не поздно, обещал принять кающихся и всем Освященным собором просить за них царя Василия. В расстройстве чувств, живописуя великое милосердие государя, который не тронул якобы других участников мятежа и семьи бежавших в Тушино, Гермоген проговорился, что "если малое наказание и было кому за такие вины — и то ничтожно". Зато обещал оставить исправившимся поместья "чужие", пожалованные нм за переход к врагу Лжедмитрием II![86]