Черневог - Кэролайн Дж. Черри

Но, с другой стороны, это вполне могло быть и то, что Саша вызвал своим волшебством, это мог быть тот самый ответ, которого он так добивался, и вполне возможно, что в соответствии с непредсказуемыми законами волшебного мира это созданье не могло находиться здесь слишком долго, пока Саша поймет в чем дело и сам придет сюда.

Петр встал, еще неуверенный в постоянстве своих ощущений, и сделал несколько шагов по направлению к бане, затем остановился в беспричинном страхе перед дверью, спрашивая себя в который раз, что же все-таки может хотеть банник от обычного человека, да еще от одного из тех, кого труднее всех околдовать, и самого уязвимого, если кто-то на самом деле захочет прибрать его к рукам…

Неожиданно что-то ударило его по ноге, сильные руки ухватились за его колено: это Малыш подскочил к нему и начал цепляться за него, издавая рычанье, в то время как точно с такой же силой, как страх перед этой закрытой дверью, у него появилась навязчивая мысль, что банник и не намерен разговаривать с кем-то еще, и что он не успеет дождаться Сашу, действительно может не дождаться, и тогда они могут потерять крупицы мудрости из тех предсказаний, которые тот приберег для них.

Но как раз в этот момент хлопнула дверь и он услышал, как Саша сбежал вниз по доскам, выкрикивая:

— Петр!

Он подождал, пока Малыш, продолжая рычать, освободит его колено, и пошел, с остановками, все еще вздрагивая от собственных мыслей. Саша добежал до него, едва не задохнувшись. Петр же лишь сказал ему:

— Там что-то есть, — указывая при этом рукой в сторону бани и ожидая, что Саша найдет это чрезвычайно важным, но тот лишь ухватил его за руку и сказал:

— Мы выходим. Прямо сейчас. Идем в дом и помоги мне сложить вещи.

— Но там же банник! — чуть не закричал Петр, на что Саша ответил:

— Пусть остается!

Возможно, что он совершенно все перепутал от бессонницы, а возможно он надеялся, что Саша прояснит его догадки. Саша же крепко держал его испачканной в угольной пыли рукой и тащил назад, к загону, где находился Волк, а Малыш рычал, следуя за ними.

— Пусть его остается! Только не спрашивай меня ни о чем, не спорь, а выводи Волка прямо к дому.

— Что еще произошло, скажи мне ради Бога? Что тебе удалось узнать?

— Тише! Замолчи! Только поскорее приведи Волка. Прямо сейчас!

— Саша, ради Бога… — Петр остановился и сделал раздраженный жест в сторону бани. — Да слышал ли ты, что я сказал? Ты слышал? Он что-то хочет. Он пытался поговорить со мной, а я все поджидал тебя, прежде чем решиться на что-то… Почему мы так неожиданно перепугались его?

— Не думай об этом. Только делай, что я тебе сказал. Идем!

Бывали случаи, когда этот малый показывал склонность к замашкам старого Ууламетса, или это происходило от долгих занятий колдовством, после которых обычный человек начинал верить любым советам, поворачивая свои мысли в другом направлении, несмотря ни на что. Вот так и Петр, будучи как раз таким обычным человеком, заторопился, даже не взирая на то, что имел мучившее его ощущение, что он действительно хочет открыть ту самую дверь, и действительно хочет узнать, что было за ней, и что ему хотело сказать то странное созданье. Ивешка попала в беду, и там, в бане было существо, единственное во всем мире, которое знало точно, что происходит, и хотело рассказать им…

— Идем! — едва не зашипел на него Саша и потянул за руку. Петр все еще колебался, оглядываясь назад…

Но всегда, сталкиваясь с чем-то волшебным, он поступал именно так, как просил его Саша.

Ветер почти постоянно тянул одну и ту же заунывную песню, лишь изредка сбиваясь на поворотах реки. Ивешка сидела на скамейке, которую Петр смастерил рядом с рулем. Она положила руку на поперечную перекладину, устремив взгляд в бегущую навстречу темноту. Она отвлекала себя воспоминаниями и оценками пройденного пути, желая успокоения: страх всегда сильно действовал на ее желания, как имел обыкновение говорить папа, но разве это прибавило им мудрости?

Ах, эти папины советы. Постоянные советы. Она была так раздражена, что даже проговорила, достаточно сердито, обращаясь скорее к нахлынувшему с новой силой ветру и окружавшей ее темноте:

— По-твоему, это заносчивость, папа?

А из темноты к ней вернулось, словно эхо: «Да, на этот раз ты не ошиблась. Разумеется, заносчивость. Может быть, это и не твоя ошибка».

Этот ответ расстроил ее. Призраков вполне хватало в этих лесах, они часто появлялись на ее уединенных тропинках, призраков она встречала в муках и в грехе, но из всех существующих этот, как она только что решила, никогда не должен был бы возвратиться и предстать перед ней.

Господи, да разве он имел право вот так внезапно появиться именно сейчас! Нет, не имел. Он не должен был нарушать ни ее покой, ни ее память. Она, правда, все еще не была уверена, что явление действительно состоялось: возможно, что это была лишь игра ее переутомленного воображения, но, черт возьми, она не собиралась отступать. Этот призрак обязан был извиниться перед ней, видит Бог, что это так!

И он ответил ей, но так слабо, что голос можно было принять за шелест ветра: «Разве я обязан извиняться перед дураками? А что ты сейчас делаешь здесь, дочка?"

Она вскинула голову, отбросила упавшие на глаза волосы, будучи абсолютно готовой к тому, что в то же мгновенье ветер начал меняться, наклон палубы изменился, парус почти повис на перекладине, неуверенно болтаясь, и все ее желания разбились.

— Папа? — Страх на мгновенье сковал ее, а сердце заколебалось так же неуверенно, как лодка, но вдруг ветер вновь наполнил парус, палуба выровнялась и лодка вновь пошла своим курсом, желание стало таким же уверенным, как руки, которые обычно помогали ей. И сердце забилось со знакомой уверенностью, волновалось и трепетало, словно весь мир кружился и раскачивался в удушающей тишине, где был лишь скрип снастей и корпуса старой лодки. Можно было вполне уснуть под этот звук.

«Отправляешься на север?» — вновь раздался шепот, похожий на голос. Ручка руля подпрыгнула и качнулась под ее рукой, а вода закипела, обтекая вибрирующий борт. «Дурочка. Я ожидал от тебя именно этого. А теперь спи, я подержу руль».

Но ей не хотелось спать. Она не могла спокойно переносить, когда отец, черт побери, забирал каждое дело из ее рук. Он всегда поступал именно так. И она ненавидела этот его тон, когда он обращался с ней вновь как с маленькой девочкой. Господи, да она уже и забыла, что он умеет так говорить, как он делал давным-давно: поправлял на ней одеяло, целовал ее в лоб и уходил, унося лампу и гася свет в той единственной комнате, из которой в те времена состоял их дом.

Спокойной ночи, обычно говорил он тогда из темноты. Спокойной ночи, мышонок. Спокойных снов.

Она старалась не смыкать глаз, но шум воды и гуденье натянутых веревок пронизывали ее до костей, и веки ее тяжелели, голова начала клониться, покачивания руля убаюкивали ее.