Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер

Во-вторых, в определенный промежуток времени надо делать что-то одно. Кокто всю жизнь корили за то, что он хватается за все сразу, тогда как он просто «искал на подушке прохладный уголок». Если вам от природы дано множество талантов, если вы умеете рисовать, писать, снимать кино, танцевать, петь — держите это в тайне. Никогда не используйте все свои способности. Ошибка Жана Кокто заключалась в том, что он не скрывал своей сверходаренности, да еще и чувствовал себя счастливым. Тут он крупно просчитался: во Франции великий художник обязан быть не только скучным, но и ограниченным типом.

Сборник «Полное собрание стихотворений» открывает «Мыс Доброй Надежды» — стихи, в которых «поля не обрамляют текст. Они находятся внутри, рассеянные среди слов». Это ода авиатору Ролану Гарросу, совершившему перелет через Средиземное море: «Это поэма о земном притяжении. Голова воспламеняется, исследует, использует пустоту». Опубликованное в 1918 году, стихотворение стало данью памяти солдатам, погибшим на только что закончившейся войне. Разрозненные строки, пронизанные абсолютной свободой, словно брошены на страницу и, кажется, летят прямо тебе в глаза. Книга закрывается и открывается одинаково:

И тогда

Они пошли по дороге

Ведущей к городам

Последняя поэма Кокто была опубликована за год до его смерти, в 1962 году. Должно быть, поэт о чем-то догадывался, потому что озаглавил ее «Реквием». Не много мне известно фраз, способных перевернуть душу так, как та, которой начинается его предисловие: «Этот текст, похожий на дурной перевод с иностранного языка, — из тех, что диктует поэтам господин, которому они служат и который таится у них внутри, — был написан в результате нескольких приступов внутреннего кровоизлияния». Кокто снится его болезнь, и он изобретает новый жанр — поэтическое вскрытие, излагая диагноз в четырех тысячах строк.

«Нога на земле нога в пустоте

Хромой поэт-победитель».

Однажды на его месте окажемся мы,

И я надеюсь, мы тоже победим.

А когда мы умрем,

Наши дети улыбнутся.

Когда в 1912 году Дягилев бросил Кокто: «Удивляйся!» — думал ли он, что дает ему наихудший из советов? Читатели не желают, чтобы их удивляли, они хотят, чтобы их успокаивали. Никому не понравится быть захваченным врасплох такими вот строками: «Боги существуют: это дьявол. Я любил жизнь, она меня ненавидела, и вот я умираю». Чего тут не понять? Сюрреалисты предпочитали ложь, в которой содержится истина. Кокто было плевать на мир: не кубист и не дадаист, но в то же время немножко от того и от другого. «Надо любой ценой добиться того, чтобы мысль пульсировала, как пульсирует сердце со своими систолой, диастолой и резкими остановками, что и отличает его от машины». Дух противоречия (или дух синтеза, что одно и то же) он превратил в свой образ жизни. Это был хамелеон, умерший от усталости на шотландском пледе. Его «карточные фокусы в исполнении души» не могли остаться безнаказанными.

XXI век будет веком поэзии — или его вообще не будет.

//- Биография Жана Кокто — //

Если вам скажут: «Жан Кокто жил с 1889 по 1963 год», вы вспомните «Красавицу и Чудовище» («La Belle et la Bête», 1946), «Ужасных детей» («Les Enfants terribles»), написанных за 17 дней, «Ужасных родителей» («Les Parents terribles»), написанных за восемь дней), академическую шпагу, в 1955 году изготовленную по его рисунку Картье, порнографические гомосексуальные рисунки «Белой Книги» («Le Livre Blanc», 1928), знаменитый курс лечения от опиумной зависимости в Сен-Клу в том же году, Жана Маре и tutti quanti, но Кокто — это не только вышеперечисленное. Это еще и ложно легкомысленный поэт, 47 лет назад скончавшийся в полном забвении (в тот день все обсуждали смерть его подруги Эдит Пиаф). Начиная с 9-летнего возраста, когда его отец свел счеты с жизнью, Жан Кокто опережал свое время во всех отношениях, включая непонимание. Можно быть одновременно светским человеком и изгоем. К счастью, для великих писателей есть жизнь после смерти.

27 марта 2000 года, понедельник. Холодно. Я проснулся невыспавшийся. У Хлои отит. Читаю интервью Патрика Бессона с Каролиной Барклай в начале журнала «Voici»: вопросы, как всегда по понедельникам, длиннее ответов. Утром получил «Дневник» Наба: в нем 1300 страниц. Что они, спятили, что ли, печатать такие толстые книги? Это Пруст завел моду. Листаю «Камикадзе» — четвертый том жизнеописания Наба (1988–1990). У этого парня все наперекосяк, как и у меня. Бросает жену, потом возвращается к ней, любит другую, ее тоже бросает, и вдруг выясняется, что его жена ждет ребенка. Смотрит телевизор, читает газеты, обедает со всякими козлами, собачится с друзьями, уезжает в Стамбул, слушает диски. В конце его жена рожает, он плачет от злости и падает в обморок от счастья.

28 марта 2000 года, вторник. Вчера вечером я крайне неудачно защищал на телевидении «Дневник» Наба. Вивиан сказал, что никто не станет это читать; я должен был возразить, что нечего распространять собственное мнение на всех остальных. Ладно, фиг с ним, помещу Вивиана на одну страницу с Набом, будет знать, как пороть всякую чушь. У Хлои упала температура. Мы с Дельфиной воспользовались этим и пошли ужинать к Клаудио («Монтеверди», улица Гизард, Париж). Заказали классическое кьянти и надрались. Перед тем как заснуть, я снова взялся за «Дневник» Наба, притягательный, как бразильская мыльная опера. День за днем я погружаюсь в его жизнь, ссорюсь с Соллерсом и Аллье, пишу заметки для «L’Idiot International», спорю с Альбером Альгу и Арлетти, Джеки Берруайе и Люсеттой Детуш, оскорбляю одних людей и восхищаюсь другими. Я засыпаю умным человеком.

29 марта 2000 года, среда. Наконец-то выглянуло солнце. Хлоя ткнула пальчиком мне в глаз и разбудила меня. Продолжаю чтение «Камикадзе». Забавно: все части «Дневника» Наба озаглавлены на разных языках. Том I: «Nabe’s Dream» (английский); том II: «Tohu-Bohu» (иврит); том III: «Inch’Allah» (арабский); том IV: «Kamikaze» (японский). У автора явно не все дома. Сегодня вечером у меня опять выступление на телевидении, но на сей раз никто не посмеет мне перечить, когда я заявлю, что Наб — гениальный сумасшедший. Я выписал одну его фразу: «Сердце переворачивается в груди, как мертвец в гробу».

30 марта 2000 года, четверг. Дни бегут, похожие один на другой. Дельфина уходит на работу, Хлоя сидит дома, болеет. Я по-прежнему читаю «Камикадзе», и вы должны последовать моему примеру. Прочитать об обыкновенных приключениях «легко возбудимого и жестокого персонажа». Вдруг меня осенило: если Наб включает в свой «Дневник» все посвященные ему статьи, значит, то, что я пишу сейчас, появится у него, в IX томе (1998–2000)! Иными словами, мой дневник самовольно поселится в его дневнике! Я горд, что приму участие в столь масштабном предприятии, достойном титанов.

31 марта 2000 года, пятница. «Чем лучше люди узнают мельчайшие подробности из моей жизни, тем свободнее я стану». Марк Эдуар Наб пишет самую смелую в мире автобиографию, потому что предает гласности абсолютно все, касающееся его жизни, ничего не подправляя и приводя подлинные имена. Никто никогда не делал ничего подобного. Он прилюдно раздевается донага, как бы рискованно это ни выглядело. Книга «Камикадзе» могла бы выйти под названием «В шкуре Марка Эдуара Наба» — это ментальный стриптиз, литературное саморазоблачение, своего рода тяжелый наркотик. Хлоя больше не плачет, Дельфина тоже. Хорошо иметь рядом с собой двух женщин.