Путь в себя. Игры обыденной жизни - Игорь Калинаускас

А потом прочел в литературе, что субъективно человек себя максимально свободно чувствует тогда, когда объективно, с точки зрения внешнего наблюдателя, он – раб. Люди с пассивной установкой «сделайте со мной что-нибудь» максимально хорошо чувствуют себя тогда, когда за них все решено. Когда все будущее тоже расписано. Столько-то лет пройдет – получишь еще звезду, еще звезду… Зарплата повысится на столько-то, и все хорошо.

Но такие люди, попадая в ситуацию, где нарушена предсказуемость, где нет стабильности, то есть в ситуацию катастрофическую, оказываются абсолютно беспомощными.

Почему же мы боимся уникальности? Не только в себе. Мы ее боимся и в других. С одной стороны, восхищаемся: «Ах! Уникальность!» – человек с уникальными способностями, или уникальной внешностью, или талантом. Но, с другой стороны, мы их отодвигаем от себя как можно дальше. Пусть они там между собой объединятся и выдают нам продукцию. Мы эту продукцию с удовольствием будем потреблять, но жить с ними невозможно. Ничего нельзя знать наверняка. Сегодня одно настроение, завтра другое. «Рисуй там свои картины, пиши свою музыку, показывай свои пьесы, свои фильмы, но не показывай себя. Потому что жить с тобой невозможно».

Это бы ладно. Но что мы делаем, когда живем со своими любимыми, родными и близкими? Что мы друг с другом делаем? То же самое. И это естественно. Мы же должны «притираться». И мы притираемся по закону конвенции, то есть по закону договорных норм, которые как бы над нами. Мы все знаем, какими должны быть. Как в мировой литературе: миллион коллизий между чувством и долгом. Потому что долг – это что-то другое, не во мне находящееся. И сколько бы нам ни объясняли, что истинный долг – это то, что ты делаешь даже тогда, когда этого никто не видит, – мы можем с этим согласиться на том же уровне конвенций, но пережить это как субъективное переживание неспособны. Потому что никакого отношения к нашей субъективности это не имеет.

Кому нужна моя уникальность

Кому нужен этот субъект, кроме меня? Никому. Для чего же я буду заниматься поиском своей уникальности? Вот он, социальный регулятор исчезновения уникальности – степень дозволенности и необходимости уникального в социуме. Еще пока мы молоды и ищем партнера, нам какая-то уникальность позволяется. До двадцати пяти – тридцати лет общество еще позволяет какую-то уникальность. Потом все. Все состоялись. Перекрываем уникальность. Все. Хватит. Ты великий – иди к великим. Ты не великий – здесь живи. Тебе можно столько, тебе столько. И мы уступаем. Если маме не нужна моя уникальность, если папе не нужна моя уникальность, если любимому человеку не нужна моя уникальность, если обществу не нужна моя уникальность, то кому она нужна?

Так и возникает духовная тяга. Нас заставляет искать, пока мы еще живы как субъекты, искать место, где мы нужны в своей уникальности, где мы единственные и неповторимые, где второго такого не будет. Или где нам говорят, что наша уникальность, независимо от воплощений, наша уникальность, наша сущность – бессмертна и нужна. Космосу, Вселенной, Абсолюту или Господу Богу, но она нужна. Есть идеальный родитель и идеальный возлюбленный, которому ты нужен именно потому, что это ты, уникальный.

Очень трудно убедить себя, что самому себе нужен. Если никому не нужен. Нужна героическая позиция: я все равно буду здесь пребывать, не буду заниматься небытием, потому что сам себе нужен как уникальность. Но это позиция творческая, она сразу порождает колоссальное количество трудностей, в том числе и житейских, и психологических, и душевных, и духовных.

Сколько у человека есть любви к себе, уникальному, сколько он может выдержать невостребованность этой уникальности, ненужность своей уникальности – столько у него и есть духовных сил. Либо в определенном возрасте человек вдруг понимает: жил, и все время для чего-то. Что-то там делал, делал, делал. А сам-то я где?…

Мне кажется, что вся динамика внутренней жизни человека или, говоря старинным языком, динамика одухотворения, не в том, чтобы пытаться вычесть себя из этого мира, из этого тела, из этих связей, из этих взаимозависимостей, из этой проницаемости, а в том, чтобы все-таки сначала самому себе быть нужным, а потом другим.

Двусторонняя природа человека

Сознание наше разворачивалось в эти века в сторону насилия над реальностью. В сторону принципа силы. «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – вот наша задача». И мы брали. Но мы тоже часть природы, даже если освободимся от так называемого физического тела!

Даже представив себя в виде бестелесной энергетическо-информационной сущности, которая подобным образом насилует природу, мы увидим, что она все равно насилует и себя самое, потому что нельзя насиловать мир, ничего не делая с собой.

Так что же толку во всей этой нашей конвенциональной цивилизации «Cogito ergo sum», если в ней неопознаваемо такое уродство? И наоборот, если в ней здоровому человеку только потому, что он инакомыслящий, можно приписать вялотекущую шизофрению и запихнуть в психушку?

Что это за цивилизация? Это цивилизация насилия над миром. Почему? Да потому, что так легче, мы опять уходим от уникальности, сводим себя к типическому. Ведь знание, которое мы обозвали «Cogito ergo sum», – это знание статистическое, знание наиболее вероятного. И это знание боролось и будет бороться с любой уникальностью.

Единственная возможность быть уникальным – это не быть уникальным человеком. Можно быть уникальным шахматистом, уникальным бегуном, уникальным артистом, уникальным правителем, вождем, потому что это все социальные позиции. Это все – Чемпион. И все должны бежать по одной дорожке, стараясь друг друга обогнать, иначе нет прогресса. Это единственный смысл, который нам предлагает рациональная культура жизни.

А что делать тому, кто сошел с дорожки, кто никогда не будет на вершине никакой пирамиды, даже самой маленькой? Призывать учителей с Ориона? Ну и что? Ничего опять. Это же не уникальность его самого. Это уникальность его связи. У него такая связь. А у других такой связи нет. Вот он контактер, а ты – нет. Но это же не он уникальный. Это все равно что сказать: я уникальный человек потому, что лично знаком с президентом. Ну и что, что ты лично знаком? Это у тебя такой вот блат, простым языком говоря. Дружбан у тебя такой – крутой мужик. Но ты-то сам где? Что это говорит о тебе, о твоей человеческой уникальности, о твоем субъективном мире, о твоем духе? О твоем богоподобии? Меня больше всего поражает, когда люди, казалось бы, искренне религиозные, забывают простую вещь, что Бог создал человека по образу и подобию своему. Если человек – это подобие Божие, с ним надо обращаться иначе, правда?

Трудно быть Богом. Но и быть рядом с Богом трудно по той же причине. Жить с ним неудобно. Как с любым уникальным.

Нас уже выдрессировали, что жизнь должна быть удобной, чтобы душа, не дай Бог, не заболела, не перетрудилась, чтобы было удобно, тихо. Чтобы гладили по головке: ты хороший, ты пострадал, ты жертва времени, обстоятельств, насилия, идеологии, непонимания, ты жертва, жертва, жертва. «Ну, раз я жертва, пусть еще премию выдают». Я видел таких людей.