Абель-Фишер - Николай Долгополов

Но я должна сказать честно, что папина Служба его в денежном вопросе не оставляла. Может, видела тут некоторую его даже не бескорыстность, а беспомощность? Выделили после возвращения из США 25 тысяч рублей в виде компенсации. Пошли у нас в семье разговоры, как получше использовать. Я говорю прямо: никогда ни до, ни после денег таких в семье не было. Новая квартира на проспекте Мира ему не понравилась. Получили мы ее, когда он находился там: сами въехали, сами, как смогли, оборудовали. И остался папа без своего уголка, где в старом жилище копался в радиодеталях и прочих железяках. Хотели было перегородить, но вы же видите, что в этих двадцати семи метрах выгородишь.

Возникла идея купить машину, которой у нас в жизни не было, чтобы ездить на дачу. В случае чего можно и продать. Вклад денег в те годы хороший.

А папа настоял: переоборудуем дачу. Несколько раз повторял: «Зачем мне с этой вашей машиной еще одна лишняя головная боль». И мы все согласились. Ведь мы же по натуре — люди дачные. Наняли рабочих, они долго корпели над надстройкой. И получилась она практичной, нужной, была для отца как убежище, где он проводил много времени.

…Зато повар — отличный

У нас дома праздники отмечали особо. Отец знал, что ему предстоит быть здесь главным не только за столом. В самый нужный и решающий момент он появлялся и на кухне. Но до этого мы с мамой обеспечивали ему фронт работ. Вряд ли папа, вечно занятой, даже догадывался, каких усилий стоила закупка продуктов.

Ведь после войны с этим было худо. Только по карточкам или в коммерческом магазине. Цены там — ужасные. Не по нашим зарплатам. Приходилось набирать заказы. Вязали всё, что нам заказывали, — и платья, и жакеты… А потом занимали очередь в коммерческий. Отстаивали и покупали сахар, масло и мясо. Обязательно брали баранью ногу или телячью.

Жарить ее в духовке доверялось папе. И он, и мы считали это его святой обязанностью. А так он появлялся на кухне только тогда, когда требовалось что-то прокрутить или взбить.

С мясом отец любил поэкспериментировать. Всегда пробовал что-то новое, необычное. Я помогала ему с рецептами.

А в обычные дни мы собирались в Москве за столом только вечерами. Обед был общий, за стол садились все вместе. И если блюда запаздывали, то папа успевал еще и решить пару кроссвордов из «Огонька».

Когда он был там, еще до тюрьмы, мы с мамой волновались за его желудок. Но в отпуске папа нас успокоил. Оказывается, покупал полуфабрикаты и быстро сам готовил. С чем с чем, а с продуктами у него в командировке проблем не возникало.

Но сразу после возвращения случился казус. Возвращаюсь с работы, а дома — настоящий чад. Мама от всех переживаний приболела, и за готовку взялся папа. Но за годы отсутствия от наших реалий отвык. Съездил на рынок, купил вырезку и жарил в духовке. А она у нас не такой конструкции, как в Нью-Йорке, где он у себя на кухоньке хозяйничал. И вместо мяса — угли. Дым рассеялся, и отец со свойственной ему дотошностью на следующий день во всем разобрался. С его точки зрения, нашенская модель была для приготовления мяса непригодной. Однако со временем приспособился, и вскоре мясные блюда снова появлялись на столе в основном в его поварском исполнении.

У нас была даже книга семейных рецептов. Вела ее в основном я, но и отец туда заглядывал. Некоторые рецепты, по понятной причине, на английском языке. И в фунтах, унциях и иных непривычных для многих, но не для нас с папой, мерах.

Перед приходом гостей он утверждал предложенное мною и мамой меню. Все работали, и по заведенному порядку блюда готовились накануне праздника, обычно поздно вечером, случалось, и глубокой ночью. Если торжество, а так в последние года чаще всего и бывало, устраивали на даче, отец терпеливо сидел у себя наверху. Мы заканчивали, звали, он спускался и снимал пробу. На полном серьезе, приходилось иногда что-то добавлять, подсыпать.

А уже прямо перед приходом гостей папа сам жарил картошку. Резал всегда острейшим ножом и быстро-быстро. Но сначала в сковородку наливалось подсолнечное и только подсолнечное масло, сковородка разогревалась. Туда бросались толстые брусочки картошки толщиной в палец. Закрывалось все это крышкой, и папа содержимое встряхивал, будто сбивал коктейль. И под крышкой из этого получалась его поджаристая, но не сухая картошечка.

К приему гостей относились с почтительным уважением. Дом наш был хлебосольным. И отец любил принимать гостей. И все же выходило почему-то всегда так, что приезжали только люди с его работы. Смотришь, народу много, и прямо одни чекисты.

Давайте без сантиментов

Мы не чувствовали в 1948-м, что отец готовится к отъезду. У нас в доме никогда не было разговоров на эту тему. Он у нас так часто уезжал, правда относительно ненадолго, что еще одна командировка, пусть и длительная, была частью его работы. Никогда, ни в каких ситуациях бесед на эту тему не велось. Даже когда предстояла разлука на годы.

Правда, позже я поняла, что не случайно он все чаще стал наезжать в Прибалтику. (В США нелегал приехал по паспорту литовца Кайотиса. — Н. Д.) Но это уже когда я поняла, что он в Америке. И почему-то не припомню, когда я об этом узнала.

Быть может, мама догадывалась. Возможно, они вели между собой какие-то разговоры, но какие именно, не знаю. Я их не слышала.

Однажды отец сказал нам просто и даже буднично, как само собой разумеющееся, чтобы не было охов и ахов: уезжаю в командировку. И все. Хотя никаких сетований быть и так не должно было.

Даже не предупредил, что на годы, а вышло — на 14 лет. Уехал, и потом шла только очень редкая переписка. Тоже своеобразная, но вполне нам с мамой понятная. Сначала даже не звонили — у нас и телефона не было. Потом поставили и стали звонить с папиной службы: завтра придут. Когда разрешали, писали папе письма. Короткие, как рекомендовали. И человек всегда приходил. Сейчас я затрудняюсь сказать, насколько часто эти люди появлялись — периодически. Мы с ними разговоров не вели. Да и менялись они с ходом лет. Кто год, кто больше. Я подсчетов не вела. Но посланец обязательно объявлялся, по-моему, раз в месяц. Приносил папину зарплату и, что важнее, письма от отца. Мы отдавали им свои. Но вот здесь, в его письмах, регулярности не было. И фотографий оттуда он никогда не присылал.

Мы читали, но без всяких сантиментов — у нас не сентиментальная семья, не принято в доме разводить слюни. Изредка заходили сослуживцы. Бывали три мамины давние подруги. Очень часто — дядя Рудольф Абель.

Сложно было. И на работу надо устраиваться — с моей фамилией и с непонятным местом нахождения отца. Но помог бывший сослуживец отца Маклярский. (Даже все знающая Эвелина тут ошибается или сознательно темнит: Маклярский не был «бывшим». Опытный чекист, он «работал по интеллигенции». Судя по отзывам, был человеком не только понимающим, но и доброжелательным, искренним. Так что попала Эвелина Вильямовна в надежные руки. Помогла в ее трудоустройстве отцовская Служба. — Н. Д.)

Отец уехал в 1948-м, в отпуске за все эти годы был только раз — в 1955-м. Скучали? Да, скучали.