Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

Сохранившиеся в крымских архивах документы свидетельствуют об ужесточении действий ЧК в первой половине 1921 года. Чекисты выселяли из Крыма дашнаков, меньшевиков и эсеров и вели беспощадную борьбу с «вредными элементами». ЧК объявляла уезды на военном положении и на месте расстреливала всех, кого считала бандитами[245].

Специальная комиссия ВЦИК, расследовавшая крымскую резню 1920–1921 годов, натолкнулась на круговую поруку. Исполнители говорили, что выполняли приказы Куна и Землячки, а последние за свою палаческую деятельность получили правительственные награды…

Список убиенных в Крыму велик. Там были расстреляны брат Василия Шульгина — Дмитрий, сын писателя Ивана Шмелева — Сергей и многие другие. Князь В. А. Оболенский, бывший в 1918 году в Крыму председателем земской управы, вспоминал о судьбе министра финансов крымского правительства А. П. Барта, который не захотел уехать. «Я решил остаться, — объяснял Барт, — так как ехать некуда. Нужно смотреть прямо в глаза действительности: борьба кончилась и большевистская власть укрепилась надолго. Это тяжело, но что же делать, нужно как-то приспосабливаться. К тому же я почти уверен, что мне лично никакой опасности не угрожает. Ведь уже в прошлый раз большевики в Крыму никого почти не казнили, а теперь, окончательно победив своих противников, они захотят показать себя милостивыми. Все это я обсудил и бесповоротно решил остаться в Симферополе». Через месяц его расстреляли во дворе симферопольской тюрьмы. Оболенскому помог уехать из Крыма капитан французской армии Зиновий Пешков (брат Якова Свердлова и приемный сын Максима Горького)[246].

Победоносное для большевиков завершение военного противостояния в России не означало умаление роли карательных органов в жизни пролетарского государства. В отчете о деятельности ВЧК подчеркивалось, что, несмотря на улучшившееся международное положение, прекращение войны, советская власть «определенно сказала: работа ВЧК нужна сейчас больше, чем когда бы то ни было»[247].

Советская историография на протяжении десятилетий пыталась обосновать легитимность режима и его представителей, одержавших победу в гражданской войне. Действия противоборствующих сторон, представлявших альтернативные видения будущего России, объявлялись заведомо незаконными. Подобная постановка проблемы некорректна. После свержения самодержавия Россия так и не перешла к демократическим методам правления. Всенародно избранное Учредительное собрание было разогнано большевиками, а Конституция РСФСР (июль 1918 г.) содержала многочисленные классовые квоты для избирателей. Не избирались и белые правительства. От имени Учредительного собрания действовали в 1918 г. социалистические правительства на Волге — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), Временное областное правительство Урала, Временное сибирское правительство, Верховное управление Северной области. Они подчеркивали временность своего функционирования, т. е. не претендовали на демократическую легитимность. Потому следует признать де-факто все существовавшие на территории России в 1918–1922 гг. правительства. И их ответственность за свои действия.

«Гражданская война была гораздо больше, чем просто борьба красных-белых за власть в Москве. Это также не была в сколько-нибудь реальном смысле классовая борьба. Это была война колеблющихся союзов и индивидуальной лояльности, и она разделила семьи легче, чем классы», — пишет Берил Уильямс[248]. Действительно, гражданская война планировалась и виделась большевикам классовой, а стала братоубийственной. Прогноз большевиков не оправдался, и белые, как и красные, собрали под свои знамена значительные контингента, прежде всего крестьянского населения. По разные стороны фронта оказались люди из одной общественной среды, одного класса. Связано это было в значительной степени с двумя обстоятельствами: с представлениями о будущей жизни страны и личным восприятием происходящего. Речь шла не о реставрации монархии (хотя были и ее приверженцы), а об установлении в России парламентской республики либо будущего «царства социализма». Сразились приверженцы Февральской и Октябрьской революций. Террор стал действенным средством самозащиты той и другой стороны.

Частные письма той поры, перлюстрированные военной цензурой, в какой-то мере раскрывают отношение населения к белым и красным. Крестьяне колебались и плохо воспринимали и тех, и других. Люди не хотели воевать, их насильно мобилизовывали, провоцировали жестокостями[249]. «У нас был приказ идти на военную службу, но в деревне говорят: „За что мы будем воевать, на кого, друг на друга и брат на брата?“» — писали из Смоленской губернии в августе 1919 г.[250] Донской атаман, генерал П. Н. Краснов писал о зверствах красноармейцев, расстреливавших пленных казаков, пытавших и насиловавших жителей станиц. Он утверждал, что ни один «пленный большевик не был казнен без суда. Но казаки сами следили за тем, чтобы суд не давал пощады комиссарам… Это была в полном смысле этого слова народная война». Но вот другое свидетельство: «Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого. Казаки не дали нам никакого продовольствия, а отнимали одежду, мало того, что грабили, но приходилось самому отнести без одной копейки (оплаты), если не отнесешь, то к полевому суду. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали ноги, руки, выкалывали глаза», — писали из Новоузенского уезда Самарской губернии 20 июля 1919 г. «Нужно вешать направо и налево», — призывал атаман А. М. Каледин. И сожалел, что «сил для этого нет»[251]. Это была не народная война. Это было истребление сограждан. Это была народная, общенациональная трагедия, где в жестокости действий каждая сторона проявляла себя наихудшим образом.