Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

— А чем Бориске не по нраву твоя невеста Параскева Соловая? Или её тоже постричь надумали?

— Мне мамка Онуфриевна сказывала: «Дай Бог один раз креститься, один раз жениться и один раз умирать».

Царевич казался спокойным, но был печален и бледен.

— Добрые слова молвила Онуфриевна, — продолжал царевич, — токмо государь волит по-своему. Ныне послал в Суздаль сказать, чтобы келью Параскеве нашли.

— И, значит, тебе вновь невесту искать будут?

— За этим добром дело не станет, — тяжело пошутил царевич.

— А что государь?

— Государь своё слово сказал: Параскеву постричь, а в жёны взять Шереметеву Елену.

Ужас сковал язык Фёдора, и некоторое время они ехали молча. Но понемногу Фёдор овладел собой, спросил всё ещё заледеневшими губами:

— Она... о том ведает?

— Ты о ком это? — не понял царевич.

— Об Елене Ивановне Шереметевой...

— Зачем ей ведать до времени? Успеется.

— И ты ни разу не виделся с ней? А ежели она придётся не по нраву тебе?

— Пошто? Сказывают, она хороша собой... Не хуже Параскевы.

— Слушай, Иван... Коли так и ты ещё не видел её — отступись! Меня матушка благословила жениться на ней...

Царевич вдруг резко повернул коня в сторону и замахнулся хлыстом на Фёдора, но не ударил, только выкрикнул резким гортанным голосом, похожим на своего державного родителя:

— И ты смеешь говорить мне это, смерд?!

В состоянии какого-то дикого беспамятства Фёдор поскакал прочь от царевича. В ушах звучали злые слова, но он так и не мог вспомнить, ответил он царевичу или нет... Опомнился, когда был уже недалеко от выгона, что стоял между хуторком, где жила Елена, и посадом.

С возвышения, где стояла церковь, лился колокольный звон. Привязав коня к пряслу возле дома кожевника, Фёдор подозвал мальчика, который смотрел на него с соседнего подворья, но тот убежал в избу.

Это было дурным знаком. Ужели слухи о его жениховстве стали всеобщим достоянием? Горячий и упрямый Фёдор едва не наделал ошибок. Он был уже на полдороге в церковь, когда, одумавшись, понял, что его внезапное появление будет всеми замечено и принесёт урон репутации Елены.

Не имея ещё определённого плана действий, он вышел к её подворью, но его сразу озадачили боязливые взоры, которые бросали на него из окон сенные девушки. Выглянула одна, потом вторая, третья. С чего бы это они так испуганно заметались? Слышно было, как щёлкнули задвижки на дверях. Испугались, глупые, как бы он не проник на подворье, чтобы дождаться возвращения боярыни и боярышни.

Эти наблюдения несколько развеселили его. Скоро случай и в самом деле помог ему проникнуть на подворье. К воротам подъехал в расписанной узорами бричке важный господин в богатом кафтане и парчовой шапке, судя по всему, управляющий. Заметив Фёдора, господин поклонился ему и спросил, кто он и откуда. Фёдор ответил, добавив, что желал бы видеть боярыню. Управляющий сам отворил ему калитку, и Фёдор вошёл, смеясь тому, как испуганно расступилась дворня, пропуская его на крыльцо. Ясно, что боярыня велела им не отворять ему, и теперь они опасались её гнева.

Его догадка вскоре подтвердилась. Едва успел он удивиться безвкусному, хотя и богатому убранству горницы (особенно поразил его большой кованый сундук, занимавший почти весь боковой угол, и аляповатая, в деревенском вкусе картина на самом видном месте), как щёлкнула ручка входной двери, издававшая неприятный металлический звук, и на пороге появилась боярыня. Сенные девушки, очевидно, оповестили её о его приходе, потому что лицо её было властно-гневливым. Но на этом грубом вытянутом лице с маленькими глазками Фёдора поразило не столько выражение гнева, сколько неуловимое сходство с Еленой.

В ответ на его почтительный поклон она холодно спросила:

— С чем пожаловал к нам сын боярина Никиты Романовича Захарьина?

— С нижайшей просьбой...

— Не будет тебе ничего! — резко перебила его боярыня. — Вижу, очи у тебя соколиные и брови соболиные, но ты не наш сокол!

— Вы не дослушали мою просьбу, боярыня!

— Говори!

— Прошу у боярыни дозволения поговорить с Еленой Ивановной...

— Сего никак не могу дозволить.

Боярыня пристально смотрела на него. Она чего-то боялась. Фёдор решился.

— На днях я с царевичем охотился... — И, словно бросаясь в холодную воду, добавил: — Весточку Елене Ивановне надобно передать...

Боярыня недоверчиво поглядела на него, поколебавшись, отворила дверь и позвала:

— Поди сюда, душа моя!

Вошла бледная и трепещущая Елена. У Фёдора упало сердце при виде её. Исхудавшее лицо выражало муку.

— Прошу вас, боярыня, оставить нас вдвоём.

Боярыня вышла, недобро глянув на Фёдора. Он приблизился к Елене, сжал её холодные руки.

— Люба моя! Параскева ещё во дворце, её не постригли. Царевич не может свататься к тебе. Я вижу, что тётушка твоя в мыслях своих уже считает тебя его невестой, но да не допустит Господь такой беды! Или думаете, что судьба третьей жены царевича будет лучше? А мне лучше умереть, нежели отдать тебя на муки и поругание!

Он притянул её к себе, шепча:

— У меня есть знакомый священник. Он тайно обвенчает нас, соглашайся, царица моя!

— Нет-нет, Фёдор! Ты хочешь всё тайком да украдкой. Я так не приучена. Батюшка мне говорил: «Токмо Божие крепко, а дьяволово лепко»[20]. Я все эти дни думала: коли мы не засватаны, значит, не судьба нам любиться с тобой. На, возьми на память обо мне!

Елена что-то сунула ему в карман.

Ему так и не удалось убедить её на тайный брак. И всю дорогу звучали в ушах её слова: «Не судьба нам любиться с тобой!»

Как исступлённо желал он царевичу смерти в эти минуты!

Господь да не покарает его за то, что он, несчастный, сулил зло такому же несчастному!

Безжалостно погоняя коня, Фёдор что-то выкрикивал и сам казался исступлённым.

...Прошёл год, но о пострижении Параскевы и о новой свадьбе царевича не было слышно. Фёдор жил надеждой, что свадьба эта не состоится и отцу ничего не останется, как женить его на Елене Шереметевой. Он не заметил, как миновала зима, а за нею — весна и лето. Жил в суматохе дел, часами просиживал в Посольском приказе, и эта служба, связывавшая его с дипломатическими кругами, была ему по нраву более всего.

Однажды Никита Романович заговорил с ним о женитьбе на Ксении Шестовой. В ответ Фёдор напомнил отцу его собственные слова: