Могикане Парижа. Том 1 - Александр Дюма

Она, верно, и сама не могла бы определить, какое из двух ее чувств — любопытство или жажда мести — было сильнее.

Мы, будучи в пять раз старше ее, с уверенностью можем сказать, что в ней говорило любопытство. Мы беремся это утверждать хотя бы потому, что дальнейший ход событий подтверждает наше предположение.

Она кончиками пальцев взялась за лежавший на стуле смычок и, подкравшись к виолончели, принялась водить им по серебряным струнам, извлекая пронзительные звуки. Учитель, возвратившийся за какой-то забытой на столе бумагой, отворил в эту минуту дверь и неожиданно возник на пороге.

Никогда, дорогой читатель, никогда, возлюбленная читательница, никогда со времен первой грешницы, которую ангел-хранитель Рая застиг с поличным на воровстве в райском саду, — никогда розовые щечки под светлыми кудрями не заливал такой густой румянец!

Сердечко несчастной девочки стучало как у раненой птички!

Жюстен поспешил ее успокоить; он с улыбкой взял ее руку в свою и почти силой заставил провести смычком по струнам.

Но из-за пережитого страха неприязнь сиротки к несчастному инструменту переросла в лютую ненависть.

Мы только что назвали вас «возлюбленной читательницей», о прекрасные глаза, оказывающие нам честь читать эти строки. Знаете ли вы, почему мы любовно выбираем для вас самые изысканные эпитеты? Потому что вы как женщина способны переживать и понимать нежные и тонкие чувства. Мы же хотим, чтобы вы употребили свое влияние на наших читателей-мужчин, слишком нетерпеливых и готовых обвинить нас в том, что мы впадаем в идиллический тон.

Позвольте же нам открыть нашу мрачную драму этим вступлением, полным благоуханного цветения юности, ибо очень скоро мы подойдем к описанию страстей и преступлений, свойственных зрелому возрасту.

Не правда ли, вы позволите нам, возлюбленная читательница, еще хоть немного погулять вместе с вами по лугам, усеянным маргаритками и лютиками, послушать пение птиц и насладиться свежестью журчащих ручейков?

Описанные нами происшествия, равно как и другие, подобные им, отнюдь не настроили членов новой семьи Мины против девочки. Напротив, все это лишь утвердило Жюстена и его сестру в мысли, что бедная сиротка добра и сердечна. Они не наказывали Мину, а поощряли проявления ее очаровательной натуры, которые вносили луч радости в жизнь обитателей дома. Они старались обратить ее обязанности в удовольствия, превращать каждый ее день в праздник, ведь они, эти славные люди, понимали, что детство — это одно сплошное воскресенье!

Но мать была слепа, сестра часто болела, все трое перебивались с хлеба на воду.

Старшие могли одарить малышку только своей печалью; и тогда девочка по милости Бога стала дарить их своей веселостью.

В конце концов она забрала в их доме такую власть и так изменила всю их жизнь, как бывает лишь в природе с приходом весны: унылая жалкая лачуга будто переродилась; так мало-помалу невидимые соки пробуждают почки, заставляют распускаться листья и цветы.

Жюстен, несмотря на усилия старого учителя — хотя, по выражению последнего, он и «потолкался среди людей», — совсем было погиб в неравной схватке между чувством долга и своими желаниями, между голосом совести и своими вкусами; как и предсказывал г-н Мюллер, он увял в самом расцвете молодости, в три года бедняга состарился на десять лет.

Не то — маленькая Мина: с ее появлением в доме все словно помолодели. Это в самом деле свойственно беззаботным детям — оживлять, омолаживать все вокруг: где ни пройдут их белые одежды, повсюду растет трава и распускаются цветы!

Не прошло и двух лет с тех пор, как Мина появилась в их доме, а он совершенно изменился.

Гуляя однажды на равнине Монруж, сухой и бесплодной, девочка высмотрела дюжину кустиков маргариток и диких фиалок.

Она аккуратно выкопала их ножиком вместе с корешками, завернула в платок и принесла в дом. И как же г-жа Корби обрадовалась, когда почувствовала в руках два цветочных горшка, напомнивших ей о солнце, которое ей уже не суждено было увидеть вновь.

В другой раз сосед-садовник подарил Мине два куста карликовых роз. Она опустила их в стаканы и поставила Жюстену на камин, когда тот вышел. Вечером учитель с радостным волнением увидел розы, напомнившие ему, что в Париж пришла весна в своем платье из цветов — весна, которой ему не дано наслаждаться.

И сестрицу Селесту ждал сюрприз: несколько раз она в разговоре с Миной мимоходом повторяла, что ей очень бы хотелось иметь котенка хотя бы для того, чтобы он ее развлекал, запутывая ее нитки, всегда такие уныло-ровные. Как же она была удивлена однажды вечером, обнаружив под подушкой белого котенка с голубым бантом на шее. Это все Мина: нашла котенка и сделала ему бант из своего пояса.

Каждый день она что-нибудь придумывала: весь изобретательный гений детства, казалось, сосредоточился в ее белокурой головке! Подобно зефиру, она жила будто лишь для того, чтобы пробуждать весну и заставлять расцветать вокруг розы и жасмин.

Вот почему без нее теперь ничто не обходилось: «Мина так сказала!», «Так Мине нравится!» — только и слышалось, ко всеобщему удовольствию, ее имя с утра до вечера.

Если нужно было что-то купить, полагались на ее вкус; надо было принять решение — последнее слово оставалось за ней; задумывая что-то, сообразовывались с ее желанием.

Она был полноправным властелином их маленького государства, она повелевала тремя своими подданными, полагаясь на здравый смысл, доброе сердце и веселость.

А старшие чувствовали и признавали благотворное влияние девочки; умри кто-нибудь из них троих, двое других не были бы так безутешны, как если бы вдруг Мина уехала от них.

Они звали ее «веселым ангелом».

Это и в самом деле было похоже на постоянную сказку.

Однажды — в воскресенье, разумеется, — она отправилась в Мёдонский лес с г-ном Мюллером и Жюстеном; в дюжине футов от тропинки она заметила на ветке гнездо зябликов, прилепленное, как и положено, к стволу дерева. Глазки у Мины сейчас же загорелись, и она стала доказывать старому наставнику и Жюстену, что нет ничего проще, как влезть на дерево, что она это умеет и что, если они не достанут гнездо, она сделает это сама.

Жюстену в детстве это занятие было знакомо, и он конечно же не забыл его до такой степени, чтобы отступить теперь перед столь несложной задачей; одно его беспокоило: чтобы вскарабкаться на дерево, нужно было обхватить ствол руками и коленями, а он мог порвать редингот и панталоны.

Жюстен скреб затылок, поглядывая на гнездо.

Господин Мюллер сообразил, в чем помеха; он сбросил на землю свою широкополую шляпу и, привалившись спиной к дереву, подставил ученику руки.

Тот извинился, взобрался старику на плечи, поднял руку, снял гнездо и вручил девочке пять зябликов; та запрыгала от радости.