Невидимка и (сто) одна неприятность - Яна Ясная

Я кивнул и вознамерился молча пройти мимо, но на плечо легла жесткая рука. Пронизывающий до костей взгляд уперся в мое лицо.

— А это тебе потом придется потрудиться мне объяснить.

Короткий взмах рукой, и разбитую губу неприятно защипало. Я едва удержался от того, чтобы проверить языком — все зажило. Снова кивнул.

И мы разошлись: он — вниз по лестнице к ожидающему пафосно-статусному, натертому до искристого блеска лимузину, я — в дом.

Визит — это хорошо. Это прекрасно даже.

День все же удался.

Ну как так-то?!

Отлично избежала, Лали! Просто превосходно! Просто сто баллов из ста!

Сейчас я злилась только на себя.

Да, Лагранж, распустил руки, когда никто его об этом не просил, но дальше-то…

Мысль вырваться, оттолкнуть его, мелькнула и пропала так быстро, что можно сказать, что ее и не было. Потому что это было невероятно, сумасшедше, головокружительно приятно — целоваться с ним.

Да, не он меня целовал, а я с ним целовалась. Забыв о том, что не хочу и не умею. Забыв вообще обо всем.

Мне просто нравились эти поцелуи. Нравилось ощущение гладкой горячей кожи под моими пальцами. Нравилось, как ко мне прижимается большое, сильное тело, такое непохожее на мое собственное. Его хотелось потрогать, пощупать, погладить… до одури.

Но я не решилась.

Все, что я себе позволила — поднять руки выше и запустить их в золотистую шевелюру. И это тоже было приятно до потемнения в глазах — чувствовать, как шелковистые пряди скользят между пальцев и щекочут ладони.

Хорошо, что он сам остановился.

Я за это была ему почти благодарна. Почти — потому что надо было и не начинать!

Он же теперь все неправильно поймет!

Решит, что я согласна!

А я не согласна. Нет! Даже если это приятно, я не дура отрицать очевидное, это все равно глупо, недальновидно и нерационально.

Лагранж — ходячая катастрофа. Взять хоть сегодняшние синячищи. Он будет стоить мне репутации, учебы, и бог знает чего еще… тогда как мне осталось совсем чуть-чуть  продержаться до полного совершеннолетия.

Тебе со всех сторон намекают, Лали, ты бабочка. Бестолковая бабочка летящая на огонь.

Хотелось плакать.

Я привыкла к тому, что никому нет до меня дела. Разве что некоторым наставникам, но и тех интересовали только мои магические успехи. И меня это устраивало. Мне это нравилось. По крайней мере, я думала, что мне это нравится. А на самом деле я забыла — каково это, когда кому-то на самом деле не все равно. Когда ты жалуешься, а от тебя не отмахиваются, а говорят “я подумаю, что можно сделать”. Когда спрашивают, что тебе нужно. Когда обнимают, целуют…

Что ты наделал, Лагранж?..

Этим субботним утром мне особенно тяжело было заставить себя пойти в секретариат и набрать нужный номер. Пришлось себя почти уговаривать, давай, Элалия, быстренько отделаться от неприятной обязанности — и все.

— Резиденция Стивенс, — почти сразу отозвался на том конце провода мужской глубокий голос. И это отдельно бесило — она ведь знает, что в это время я звоню, неужели так сложно самой взять трубку, чтобы я сразу услышала ее, а не называла себя чужому человеку, как посторонняя.

— Это Элалия.

— Добрый день, мисс Элалия, я немедленно сообщу миссис Стивенс о вашем звонке.

Еще несколько долгих мгновений и в трубке раздается звонкий мелодичный колокольчик:

— Лали, девочка моя, я так рада тебя слышать!

— Привет, мам, — мой голос почему-то звучал хрипло.

Последние месяцы мне относительно легко давались эти звонки, я отвечала механически и просто уносилась мыслями куда-то в далекое будущее, где я буду уже взрослая самостоятельная женщина, и все это уйдет в прошлое, которое я спрячу в коробку, а коробку на ключик, а ключик в бутылку, а бутылку на дно глубокого-глубокого моря…

Но сегодня что-то опять ныло и царапало в груди, как будто я только приехала в Горки, и слышать жизнерадостный голос было почти физически больно.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Хорошо.

— Мистер Кроуч писал, что ты делаешь успехи, я тобой очень горжусь!

— Спасибо.

— Что у тебя хорошего случилось за эту неделю?

Такая постановка вопроса тоже вызвала в глубине души волну глухого раздражения. Что хорошего? А почему бы не спросить, что у меня плохого?

— Ничего, все как обычно.

Я села в кресло, забравшись в него с ногами, подтянув колени к подбородку.

Все как обычно.

Если не считать одного парня, расковырявшего мне душу.

— А я на этой неделе очень много про тебя думала! Мы в прошлое воскресенье были на вечере у Лили и Горация, и знаешь кого я там встретила? Жиля Геро! Ну ты помнишь? Сын Камиллы и Рауля. Мы еще вместе отдыхали в Ла-Дерроне. Такой смешной и милый был мальчик. А сейчас он только вернулся из Реолии. Закончил серьезный университет, первоклассный целитель, ему предложили должность сразу и в двух столичных госпиталях, он выбирает. Мы с Людвигом посоветовали выбрать Святого Мориса, потому что… ой, да это неважно. В общем, очень, очень достойный молодой человек, и как раз прямо сейчас еще слишком занят карьерой, а вот когда ты закончишь учебу здесь, ему придет время задуматься о семье. Обязательно нужно будет организовать ужин! Уверена, он тебе понравится! А даже если не понравится, я тут встретилась с Эмилией… и вот ее племянник!..

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Мне было дурно и голова шла кругом. Хотелось прямо сейчас выйти из ворот Горок, добраться до столицы, войти в дом, взять мать за плечи и хорошенько потрясти, чтобы вытряхнуть из розового мира в нормальный, человеческий.

— Мам, — я набралась сил и вклинилась в искрящийся оптимизмом монолог.

— Да, дорогая?

— Я домой хочу.

В трубке повисла ошеломленная тишина. Этой фразы она не слышала от меня три года.