Самый желанный - Селеста Брэдли

– Замуж за вас? Но… – Она заморгала и постаралась вдохнуть. – Я…

На мгновенье восторг на ее лице подарил Фортескью надежду. Она собирается сказать «да»!

Но тут ее лицо омрачилось тенью, словно туча набежала на сам Изумрудный остров – Ирландию. Патриция отступила на шаг и покачала головой. Радость исчезла с ее лица.

– Нет… Нет. Я не могу. Я не могу остаться здесь, в этом сером, холодном городе, вдали от моей семьи… – Она с усилием сглотнула и выпрямилась. От ее мрачной решительности у Фортескью заныло сердце. – Простите, сэр, но я не могу выйти замуж за англичанина.

«О, так дело только в этом?»

В душе поднялась горячая буря восторга. Фортескью громко рассмеялся, чем снова поверг Патрицию в шок.

– Но, видишь ли, моя дорогая Патриция, я ведь ирландец!

Смутившись, она покачала головой.

– Боюсь, что немного ирландской крови – этого недостаточно… сэ… Джон. – И она опустила глаза на свою ладонь, которую все еще не отпускал Фортескью. – У меня нет ненависти к англичанам, не то что у других, – спокойно стала объяснять девушка. – Но я не буду знать, о чем говорить с человеком, который не любит те самые утесы и то море, которое люблю я.

Фортескью навис над нею, переполненный счастьем из-за того, что понял причину ее отказа.

– И какие же это утесы, милая? Лично я тоскую по утесам Мохер.

Услышав восторг в его голосе, девушка замерла, а Фортескью улыбнулся, слегка отстранился и заговорил с выраженным ирландским акцентом:

– Ты же не думаешь, что я выбрал тебя только из-за миленького личика, дорогая? – Голос звучал так протяжно, что он сам его почти не узнавал.

И тут она подняла на него взгляд. Холодный гнев в глазах девушки тотчас остудил его жар и породил недоумение.

Патриция отшатнулась и стряхнула с руки его руку, как будто та была грязной.

– Вы скрываете свое происхождение? – Она возмущенно поджала губы. – Вы стыдитесь его?

Руки Фортескью бессильно упали.

– Но… Мне пришлось. Нам не найдется работы в приличном доме, если на наших башмаках останется грязь картофельного поля. – Нет, не то. Это просто оговорка, англицизм, раньше он никогда так не говорил. Неужели он настолько долго прожил в этом мрачном, сером городе, что сам начал верить в эти предрассудки? Стоящая перед ним девушка, чудесное создание, воплощение мечтаний о родном доме, который Фортескью заставил себя забыть, выпрямилась во весь рост и с презрением произнесла:

– Я предпочту честного человека, пусть даже англичанина, а не жалкого ирландского предателя. Вы не нужны мне, Джон Фортескью… не нужны ни вы, ни этот лживый дом. – Она резко развернулась и пошла прочь. Фортескью смотрел ей вслед и по ее непреклонно прямой спине видел, что догонять девушку бесполезно.

Десять лет службы не прошли даром. Фортескью привычно поправил осанку и придал лицу невозмутимое выражение. Бесстрастная маска не помогла успокоить горящую рану в душе, не уняла боль в сердце, но он не станет в безумии носиться по Брук-Хаусу, выкрикивая милое имя, хотя, видит Бог, сейчас он хотел именно этого.

Он сделал ей честное, выгодное предложение. Она отказала по неразумной и несправедливой причине. Она его не любит. И с этим ничего не поделаешь.

Со временем страсть утихнет, порукой тому его гордость.

У двери дома леди Пибоди Грэм швырнул шляпу и шарф лакею и, вздохнув, прошел в холл. Меньше всего он хотел сейчас слушать трели юных девственниц, наряженных в однотипные муслиновые платья, с цветами в прическах и неизбывной покорностью в глазах.

«Добро пожаловать на аукцион, мои пташки».

Зачем он здесь? Ему следовало быть у Лилы, убеждать ее в своей верности, обещать все на свете, просить стать его герцогиней и т. п. Вместо этого он явился сюда, надеясь найти возможность извиниться перед Софией. Мысленным взором он видел только ее серые глаза, полные боли от его слов. Ни о чем другом Грэм просто не мог думать.

«Я пожалел простую, бедную девушку из деревни. Какая тут может быть ревность?»

Сморщившись при этой мысли, Грэм задержался на верхней площадке лестницы. Ну каким же он был идиотом! И знал об этом. Знал, что был беспечным, легкомысленным, расточительным, но даже не подозревал, что был способен на жестокость.

Страсть к Софи – это его личная проблема, нельзя было изливать собственный гнев и удивление от этого открытия на ее голову, нельзя было отыгрываться на ней. Теперь он потерял ее поддержку и дружбу, а это…

Грэм не мог думать о том, что натворил, он пребывал в непонятной растерянности. Он всегда избегал членов собственной семьи. Они приводили его в бешенство, но сейчас он вдруг начал осознавать, что значит быть совершенно одному в мире. Из всей семьи у него осталась только кузина Тесса.

«Похоже, я счастливчик!»

Конечно, был еще Николз, его верный слуга. Грэм вздохнул. Что ему делать с этим человеком? Сжигание отцовских трофеев привело к тому, что Николз в гневе собрал оставшиеся чучела по всему дому и разместил эту иссохшую, лысеющую компанию в кабинете – нечто вроде собрания свидетелей того, как Грэм предает своего отца. Или того, как он страдает, что, на взгляд дворецкого, было бы еще лучше.

Назойливые требования выплат по векселям стали поступать всерьез. Казалось, каждый хотел, подобно первому кредитору, получить хотя бы часть добра герцогского семейства. Вот только в Иден-Хаусе осталось немного ценностей. Его семейство коллекционировало смерть, а не искусство.

Прежде всего Грэм решил разобрать счета, рассортировать их по принципу серьезности содержащихся в них угроз, порой завуалированных совсем незначительно. После чего ему оставалось лишь осуществить свой план женитьбы на Лиле.

Задержавшись в дверях бального зала Пибоди, временно обращенного в музыкальный салон, Грэм задумался, не удастся ли ему убедить кого-либо из кредиторов взять в счет долга чучело медведя, а в голове прозвучал ироничный голос Софи: «Только если у него будет золотой зад».

Софи прислушалась к совету Лементера и приехала поздно, любезно приветствовала леди Пибоди, но извиняться не стала. Может быть, это выглядело странно, но Лементер строго приказал ей никогда, никогда не выказывать признаков сомнения или неуверенности. Оставив дам семейства Пибоди – мать и неотличимых друг от друга, наряженных в муслин дочерей, – София приступила к обязательному неторопливому круизу среди гостей в поисках некоего светловолосого, рослого герцога. По сведениям, полученным от его лакея, именно сюда он в конце концов собирался. Люди бродили туда-сюда, потому что в музыкальной программе наступил продолжительный антракт.

Как странно так свободно – но, разумеется, не без осторожности – передвигаться среди самой элиты светского общества. И странно, что никто, кроме Софи, этой странности не замечает.

В отличие от классического наряда леди Пибоди, Лементер одел Софи в кремовое шелковое платье, струящееся вдоль тела мелкими складками. В волосах у нее была одна только простая лента, украшенная листьями с золотой каймой. Лента оплетала толстые косы, скрученные и перевитые друг с другом самым замысловатым образом. Софи чувствовала себя так, как будто ступила в зал прямо из книги по истории древнего Крита. Книгу, в соответствии с инструкциями Лементера, она прихватила с собой. Коротко кивнув самым экзальтированным из поклонников и сделав пару рассеянных книксенов местным знаменитостям, она добралась до греческой колонны, решила, что здесь самое подходящее место, и со щелчком раскрыла веер.