Поцелуй дочери канонира - Рут Ренделл

— Я ее мало знаю, — сказала Дейзи. — Давина ее недолюбливала. Считала, что Джоан нам не ровня.

Вексфорд удивился — он помнил, что сказала Бренда Харрисон, — и удивление, должно быть, отразилось на его лице. Дейзи поправилась:

— Но не из снобизма. Давина была совершенно чужда классовым различиям. Понимаете, — Дейзи понизила голос, — она ведь и с ними… — Дейзи показала пальцем через плечо. — …не очень зналась. У нее не было времени на людей, которых она считала скучными или посредственными. В человеке ей нужен был характер, энергия, индивидуальность. Да среди ее знакомых и не водилось обычных людей — ну, кроме тех, кто на нее работал, — и она не хотела, чтобы такие были среди моих. Она говорила, что меня должны окружать лучшие. На маму она махнула рукой, но Джоан все равно не любила, та никогда ей не нравилась. Я помню одну ее фразу: «Джоан затянула маму в болото пошлости».

— Но ваша мать не слушала ее?

Вексфорд заметил, что Дейзи уже может говорить о матери и бабке без дрожи в голосе, не впадая в отчаяние. Когда она говорила о прошлом, ее скорбь отступала.

— Было ли ей наплевать? Поймите, мама была одним из тех обычных людей, которых так не любила Давина. Не знаю, почему она была такой, — это в генах, я думаю. — Хрипота в голосе Дейзи пропала — он окреп, оживленный интересом, который вызывал у нее разговор. Рассказ об ушедших близких притуплял ее боль о них. — Она будто была дочерью совершенно посредственных людей, совсем не той породы, что Давина. Странно, что Харви тоже был ближе к этому типу. Давина много рассказывала о своих прежних мужьях, о том, какими замечательными и оригинальными людьми были ее «номер один» и «номер два», хотя меня это удивляло. А о Харви особо нечего было сказать. Тихий человек Нет, скорее не тихий, а пассивный. «Уравновешенный», — так он сам это называл. Делал, что ему Давина скажет. — Вексфорду показалось, что в глазах девушки промелькнули искры. — Вернее, пытался. Он был туповат, я всегда это замечала.

— Ваша мать дружила с Джоан Гарленд несмотря на неодобрение вашей бабки?

— Ну, недовольство и насмешки Давины мама терпела всю жизнь. Она знала: что бы она ни сделала, все будет не то, — так что просто жила по-своему. Она даже уже не сердилась, когда Давина начинала насмешничать. Работа в этом магазине ее вполне устраивала. Вы, наверное, не знаете, — откуда вам знать? — но мама пыталась писать картины. Год за годом. Помню, когда я была маленькой, мама писала — Давина устроила ей студию, — и Давина приходила и начинала… критиковать, что ли. Она раз сказала одну фразу, которую я запомнила, хотя не понимала тогда, что значат эти слова: «Ну, Наоми, не знаю, какой школы ты придерживаешься, но, думаю, тебя можно назвать прерафаэлитом-кубистом»… Давина хотела, чтобы я стала всем тем, чем не стала мама. А может быть, и всем, чем не стала она сама. Вам это, впрочем, неинтересно. Маме нравилось работать в той галерее и зарабатывать самой — быть, как она говорила, самой себе хозяйкой.

Слезы перестали бежать у нее из глаз — разговор подействовал ободряюще. Инспектор понял, что Дейзи, видимо, заблуждалась, когда решила, что лучше всего ей сейчас быть одной.

— А давно ли они работали вместе?

— Мама и Джоан? Года четыре. Но дружили они всю жизнь, еще до моего рождения. У Джоан был магазин на Куин-стрит. вот тогда мама и стала с ней работать. Когда построили центр, Джоан получила там место под галерею. Вы сказали, она уехала? Она не собиралась никуда ехать… Мама говорила… в тот день — я так теперь это называю — тот день, — что хотела бы взять выходной в пятницу, но Джоан ее не отпустит, потому что придет налоговый инспектор, и они будут проверять бухгалтерию. Это займет не один час, а маме придется заниматься клиентами. Они не говорили «покупатели».

— Ваша мать в тот день оставила на автоответчике Джоан сообщение с просьбой не приезжать раньше половины девятого.

— Я догадываюсь, — отвечала Дейзи безразлично. — Она часто так делала, но это никогда не помогало.

— А вечером Джоан не звонила вам?

— Никто не звонил. Чтобы предупредить что опаздывает, Джоан не позвонила бы никогда. Думаю, она не смогла бы опоздать, даже если бы постаралась. Эти сверхпунктуальные не могут иначе, они ничего с собой не могут поделать.

Вексфорд смотрел на Дейзи. На ее лице заиграло немного краски. Эта девочка была наблюдательна и проницательна, поведение людей, их побуждения были ей интересны. Вексфорду стало любопытно, о чем она будет разговаривать с Вирсонами за столом по вечерам? Что у них общего? Будто прочитав его мысли, Дейзи сказала:

— Джойс — миссис Вирсон — занимается похоронами. Сегодня приходили люди из бюро. Думаю, она заговорит об этом с вами. Уже ведь можно похоронить?

— Да-да, конечно.

— Я не знала. Я думала, бывает особый порядок, если человека убили. Я совсем не думала об этом, пока Джойс не напомнила мне. Вот об этом мы и говорим с ней. Не так-то легко говорить, когда есть только один предмет разговора — именно тот, от которого ты всеми силами хочешь уклониться.

— Хорошо, что вы можете поговорить об этом со мной.

— Да. — Она попыталась улыбнуться. — Знаете, теперь никакой родни не осталось. У Харви никого не было, кроме брата, умершего четыре года назад. Давина же была «последней из девяти колпиц», почти все остальные умерли. Кто-то должен все устроить — а сама я не знаю, как за это взяться. Но я передам им, как должна пройти служба, и обязательно приду на похороны.

— Никто не ждет этого от вас.

— Думаю, тут вы не правы, — сказала она задумчиво. И тут же спросила: — Вы уже нашли кого-нибудь? Я имею в виду — какие-нибудь улики, подсказывающие, кто мог… это сделать.

— Должен вас спросить — вы вполне уверены в том описании преступника, которое мне дали?

Вопрос рассердил Дейзи. Она недобро посмотрела на инспектора из-под сдвинутых темных бровей.

— А почему вы спрашиваете? Конечно, уверена. Если хотите, опишу его еще раз.

— О нет, в этом нет надобности, Дейзи. Сейчас я должен вас покинуть, но, боюсь, это вряд ли последний наш разговор.

Она отвернулась всем корпусом, как застеснявшийся ребенок.

— Был бы хоть кто-нибудь, — сказала она. — Хоть один. Хоть один человек, которому я могла бы излить душу. Мне так одиноко! Если бы я только могла открыть кому-нибудь свое сердце…

Вексфорд поборол искушение сказать: «Откройте его мне». Он был не настолько прост. Она назвала его старым, намекая на мудрость. И он сказал — может, слишком беззаботным тоном:

— Дейзи, вы что-то много сегодня толкуете о сердце. Она обернулась к нему.

— Это потому, что он хотел выстрелить мне в сердце. Он ведь целился в сердце?

— Вам не стоит думать об этом. Лучше, чтобы кто-то вам в этом помог. Тут я не специалист и не могу советовать, но не подумать ли вам о помощи психолога?

— Мне это не требуется! — произнесла она с презрением.