Последняя бездна - Ольга Покровская

И вот мы погрузились в самолет и полетели. Я отлично помню, как загудели моторы, как маленький самолетик весь задрожал и рванулся с места. А я прижимал к себе свою жену, сонно бормотавшую что-то в бреду, и думал, что вот теперь все будет в порядке, вот теперь мы доберемся до больницы, и там ей помогут. И мы еще смеяться будем над всем этим. И Надя будет вопить, что я нарочно все подстроил, чтобы больше не допустить ее в северные экспедиции. И, конечно, ничему этому не суждено было сбыться.

Буран налетел буквально через пятнадцать минут после взлета. Иллюминаторы залепило мерзлой крошкой, бедный самолетик, чихая и кашляя, пытался справиться с налетевшим вихрем. Я чувствовал, как его швыряло и таскало из стороны в сторону. Пилот глухо матерился в кабине, изредка бормоча что-то типа:

– Ничего-ничего. Сейчас повыше попробуем. Бог даст, прорвемся.

В голове у меня шумело. Я прижимал к себе Надю, уже переставшую даже метаться в бреду, лишь едва слышно прерывисто дышавшую сквозь сжатые зубы, и молился сам не зная кому:

«Пожалуйста, пусть мы успеем. Пожалуйста, пусть долетим. Пожалуйста-пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке».

Я расслышал, как завыл, закашлялся и вдруг замолчал мотор. И меня тут же швырнуло куда-то в сторону, я успел только сгруппироваться так, чтобы упасть с сиденья, бережно удерживая руками Надю.

– Держись там, – гаркнул мне из кабины пилот. – Кабздец, приплыли. Аварийная посадка.

Больше я ничего уже от него не слышал, кроме мата. Нас крутило и болтало, самолет заваливался набок, ухал вниз, потом вроде выравнивался и снова падал. Пилот драл в кабине рычаги управления, орал что-то, ругался… Я до сих пор не знаю, как ему удалось относительно нормально нас посадить. Я ощутил, конечно, удар о землю, почувствовал, как самолет несется, теряя скорость, а потом зарывается носом в наметенный за это недолгое время снег. Слышал, как завопил из кабины пилот – кажется, его все же швырнуло куда-то в сторону – потом выяснилось, что он вывихнул ногу. Но ни один из нас при падении не разбился и даже серьезно не пострадал.

Однако самолет был выведен из строя безоговорочно. Не знаю толком, что там произошло, но лететь дальше мы не могли, и приборы связи, пошелестев пару секунд, отрубились окончательно. Пилот выволок откуда-то аптечку и перебинтовывал себе голеностоп, охая и матерясь. А я все так же сидел в оцепенении на полу, прижимая к себе Надю и отказываясь понять, что все рухнуло. Не только чертов самолет – все, все рухнуло. Всему конец. За иллюминаторами завывал ветер, слышно было, как сыплет в стекла мелкий колючий снег, и ничего разглядеть было уже невозможно – нас заметало.

– Нас ведь будут искать? – спросил я пилота.

– Угу, будут, – буркнул тот. – Может, к вечеру сподобятся заметить, что борт вовремя не вернулся. Тогда, глядишь, к утру, может, и начнут поиски. Да и то, если буран закончится.

Его слова звенели у меня в ушах. Я все еще не верил, не хотел верить, что все кончено.

Через пару часов пилот – теперь я уже знал, что звали его Юрий Иваныч, – раскопал какую-то авоську с парой консервных банок. Вспорол их ножом и сунул одну мне в руки.

– Поешь. Мало ли, сколько тут сидеть.

Но я лишь качнул головой. Слишком много усилий требовалось, чтобы отвечать. Я сидел на полу, в углу, обложившись потертыми самолетными одеялами, подушками, сумками, тряпками – всем, что только смог найти, чтобы сберечь тепло, и держал на коленях Надю. Она была совсем уже не похожа на прежнюю себя, и порой, в блаженном безумии, мне начинало казаться, что это не она. Просто какая-то посторонняя незнакомая мне женщина – не женщина даже, девочка – такой тонкой и прозрачной она вдруг стала. Просто больная девочка, которую мне, конечно, ужасно жаль, но без которой я вполне себе могу жить. Посеревшее лицо, затуманенные глаза, иногда открывавшиеся и слепо смотревшие на меня. Я не привык видеть у нее такой взгляд. Раньше при виде меня ее глаза всегда вспыхивали радостью – даже если мы были в ссоре, даже если орали друг на друга. А теперь она меня не узнавала. Наверное, мне радоваться нужно было, что она в забытьи, что не понимает всего ужаса и безнадежности нашего положения.

– Никому лучше не станет, если ты жрать не будешь, – угрюмо буркнул Юрий Иваныч. – Жалко бабу твою, молодая совсем… Да ничего не поделаешь…

– Заткнись, – только и смог рявкнуть я.

Она продержалась до самого вечера. Маленькая моя, сильная, мужественная девочка. Все дышала и дышала, только с каждой минутой тише и тише. Я пытался греть ее руками, шептать что-то на ухо, целовать пылающий жаром висок. Я отчаянно молил:

– Пожалуйста, не бросай меня! Не умирай! Слышишь? Как ты можешь меня бросить? Я пропаду без тебя, не смогу без тебя…

И она вдруг открыла глаза и прошептала пересохшими губами:

– Пить…

И меня словно ошпарило – пришла в себя. Значит, есть надежда? Может быть, продержится до завтра? А завтра нас найдут?

Я осторожно опустил ее на пол и рванул к двери, с силой навалился на нее, распахнул, зачерпнул обжегший пальцы снег, бросился обратно, на ходу валясь на колени.

Она уже не дышала. Я только приложил горсть снега к ее губам и сразу понял, что больше не ощущаю ладонью легчайшего ее дыхания.

И меня не то чтобы накрыло отчаянием или там обухом стукнуло по голове. Я просто как будто оцепенел и не знал, что теперь делать. Вот еще секунду назад была цель – продержаться, добраться до больницы, спасти… Да хотя бы просто греть, пока не прибудет помощь. А теперь – все, ничего не нужно, делать больше нечего. И нечего ждать.

Я стоял перед ней на коленях, чувствуя, как талый снег вытекает сквозь пальцы, смотрел на ее вдруг ставшую такой маленькой фигурку и ничего не чувствовал, ничего не думал. У меня в голове словно завывал тот же самый буран, что бесновался снаружи.

Юрий Иваныч проковылял по салону на своей хромой ноге, остановился надо мной и сказал:

– Отмучилась? Ну ничего, ничего… – и тронул меня за плечо.

Мне хотелось развернуться и ударить его изо всех сил. Но я только кивнул.

Мария чувствовала, как ее душат слезы. Но почему-то расплакаться сейчас казалось страшной бестактностью, неуважением к глубокому горю этого большого сильного мужчины. Она и представить себе не могла, что он испытал, вынужденный беспомощно наблюдать за угасанием самого дорогого в жизни человека. Зная, что где-то там, позади, остались в буране без руководителя и почти без продовольствия люди, которые ему доверились. Сидеть в промерзшем салоне рухнувшего самолета с мертвой женой на руках… Господи…

Да как только Стивен посмел повторить при нем эти мерзкие слухи? И как Дмитрий сдержался и не свалил его с ног ударом кулака?