Мисс Страна. Шаманка - Алла Лагутина

Сандугаш легла. Отец закрыл ей глаза словно покойнице. Прижал палец к губам: молчи. Она лежала и слушала, и чувствовала – будто из ее головы, из слуховых проходов вырастают огромные, гигантские цветы. Будто воронки дурмана, но только размером – сначала с ее голову, потом – ей по пояс, потом – они стали так огромны, что она была зажата между этими незримыми воронками, поглощавшими звуки… Она слышала лес. Весь лес. Шелест каждого листка и травинки. Хруст каждой ветки. Торопливый бег зверьков. Попискивание детенышей в норах. Шелест перьев совы, устраивающейся в своем дупле. Свист крыльев каждой пролетающей птицы. Дыхание отца. Дыхание огромных животных в чаще. Плеск Байгала. Она слышала все.

И еще она слышала то, что не звучало.

Она слышала мысли.

Мысли зверей и птиц.

Мысли отца…

«Я хотел избавить тебя от всего этого, я хотел, чтобы ты вышла замуж, родила детей, была счастлива, но все пошло не так, я не смог тебя уберечь, твой дар оказался слишком сильным, и теперь я должен снять с тебя оковы, которые сам же наложил, когда ты была еще совсем малышкой, моя Сандугаш… Ты станешь такой, какой должна была быть. Могущественной шаманкой. Но, прошу тебя, когда ты обретешь силу – уходи. Здесь мой народ, здесь моя территория. Когда два шамана делят территорию – это страшнее, чем драка двух хищников. Я не хочу сражаться с собственной дочерью. Когда ты обретешь все свое – уезжай. В мире есть много мест, где вовсе нет шаманов. Где твои способности принесут тебе все, что можно желать материального… Да, я знаю, тебе будет тяжело вдали от Байгала. Нам всем тяжело, когда мы отрываемся от него как от материнской груди. Но ты сильнее меня. И если уйду я – мне будет тяжелее. Поэтому уходи ты, Сандугаш…»

«Да, папа…» – мысленно ответила Сандугаш.

И перестала слышать отца. Даже ощущать его присутствие. Он словно исчез в один миг. Она была одна на камне.

Пригревало солнце. Сандугаш слушала лес и не могла наслушаться. Она была не в силах открыть глаза. Слишком много внимания требовал от нее открывшийся эфирный слух. Она не спала, она просто лежала. Но, казалось, тело ее забыло обо всех нуждах. Оно словно стало частью камня. А Сандугаш растворилась в слухе…

5.

Когда это существо появилось рядом с камнем, Сандугаш его услышала.

Легкие шаги. Шелест длинных волос. Почти неуловимый звук, с которым вода стекает по волосам и по коже. Перезвон металлических украшений. Но нет шелеста одежды. И сердце не бьется. И нет дыхания…

Сандугаш открыла глаза. Она готова была увидеть что угодно – но рядом с камнем стояла очень юная девушка. Обнаженная, закутанная в одни лишь длинные черные волосы, мокрая, вся мокрая, волосы свисают тяжелой мокрой массой, в них вплелись водоросли, на них повисли моллюски. И при этом она вся была увешана драгоценностями, золотом, золотом, золотом, как богатейшая невеста в день свадьбы. Даже талию ее обвивал пояс, расшитый старинными золотыми монетами.

Пожалуй, по современным канонам красивой она не была. Слишком полнотелая. Слишком круглолицая. Смуглая и румяная. Глаза узкие. И все же она была красивой и соблазнительной, как только что созревший плод, еще твердоватый, но уже сладкий. Она была красивой, как были красивы бурятки сто лет назад. Или двести.

– Долго спала я на дне Байгала. И дальше спала бы, – сказала девушка.

На каком языке? Сандугаш казалось – она не знает ни единого слова на этом языке… Не знает, но понимает, что говорит девушка.

– Я проснулась, потому что ты пробудилась, – продолжила незнакомка, привычным движением кокетливой женщины поправляя золотые кольца на висках. – Потому что ты вернулась, Алтан. С новым телом, с новым именем, со всей силой, которую ты купила, когда принесла себя в жертву Белоглазому.

– Кто ты?

– Мэдэг. Так назвали меня когда-то отец и мать. А теперь я лишь призрак со дна Байгала. Я пришла, чтобы сказать, что виновна перед тобой. Это я привела в мир Белоглазого. Моя ненависть к белым людям с белыми глазами, мое желание мстить, они обратились злым ледяным духом, они обратились белым волком, и я сделала так, чтобы он принял волка в себя…

– Сергей?

– Нет. Другой. Прежде. Много прежде. Во времена великого бунта. Он шел, чтобы спасти свою любимую. Он боялся не успеть. Он готов был отдать за нее все. И душу свою. И я взяла его душу и дала ему взамен злого духа, созданного из моей ненависти. Я избавилась от ненависти, я отрезала ее от себя, она обрела жизнь отдельную от меня. Я успокоилась, а он пошел убивать… И уже не знал никогда покоя. И не узнает. Он будет возвращаться в мир снова и снова. Искать мальчишек, в которых злобы чуть больше, чем в их сверстниках. Вселяться в них – и убивать. Такая его судьба. Такая его плата за то, что он хотел успеть спасти ее… За любовь. За любовь всегда надо платить. Он заплатил. А я радовалась своему освобождению. Я была молода и глупа. Я не понимала, что мое зло будет расти и расти, и что нет ничего хуже, чем выпустить его вот так в мир.

– Ты можешь позвать его назад, Мэдэг?

– Нет. Ты можешь. Однажды он полюбил тебя. Однажды он попробовал твоей крови. Ты можешь позвать его назад. И сделать так, чтобы его не стало. А я слишком слабая. Я могла стать шаманкой, но мне не дали. Он уже гораздо сильнее меня. Да я и не нужна ему. Ему нужна только ты. Ему всегда нужна была только ты.

– Почему?

– Потому что это к тебе он рвался тогда и боялся не успеть. Ради тебя он согласился отдать мне свою душу и принять в себя мою ненависть, моего Белого Волка.

– Не понимаю… Как это возможно? Да, я знаю, у меня была прошлая жизнь, когда меня звали Алтан и я была слабой шаманкой, а Белоглазый был в теле русского офицера Сергея…

– Было и раньше. Ты не помнишь. Было раньше, когда тебя звали Фаиной, а он называл тебя Фленушкой.

…Это было – как удар наотмашь.

Боль, которую Сандугаш испытала, когда ее избивал Федор, была – ничто по сравнению с этой болью.

Боль, которую Алтын испытала, когда Белоглазый ее терзал, была – ничто по сравнению с этой болью.

Боль осознания, узнавания, и вместе с тем – отсутствия воспоминания, явного, яркого воспоминания, в котором она так нуждалась сейчас…

Она слышала его голос: «Фленушка!»

И никто, никто больше во всем мире не называл ее по имени – так. С такой нежностью. Так, будто на языке жемчужину катал. Будто смаковал сладчайшую сладость. Будто губами брал хрупкий первоцвет.

«Фленушка!»

Она помнила его голос, баритон, чуть хрипловатый, резкий.

Но с ней он смягчался до мурлыканья.

«Фленушка!»

Ей хотелось позвать его в ответ, простонать, выплакать его имя…

Но она не помнила.

– Как его звали, Мэдэг?

– Для меня – никак. Мне было все равно.

– Как мне найти его?