Дагестанская сага. Книга I - Жанна Абуева

Юноша, расценивший молчание своей спутницы как проявление высокомерия, сказал запальчиво:

– Да, я не стыжусь произносить эти слова, и я… действительно люблю тебя… но… есть кое-что… из-за чего мы с тобой не можем быть вместе!

Малика не понимала, о чём он говорит. Он её любит, он ведь сам это только что сказал, и почему они не могут быть вместе, было ей непонятно.

Она повернула голову и посмотрела на Марата. Взгляды их встретились, но парень тут же отвёл глаза и торопливо продолжил:

– Дело в том… дело в том, что я… что мы… ну, короче, мы никак не можем быть вместе… из-за твоего отца!

– Из-за моего отца? А при чём здесь мой отец? – воскликнула девушка, в первый раз нарушив своё молчание.

– Как это при чём? Он ведь враг народа, осужден и сослан… а я… а мне… мне нужно думать о будущем… Мои родители считают, что о женитьбе не может быть и речи!

– Ах вот оно что! Вот оно что… – Поражённая его словами, Малика остановилась, как вкопанная, и застывшим взглядом уставилась в темноту. Её отец… Его будущее… Вот оно что…

У девушки было такое ощущение, словно ей дали пощёчину, и сделал это её любимый, тот человек, с которым она мечтала соединить свою жизнь.

– Пойми, Малика, я не могу так рисковать! Ты ведь знаешь, я всегда мечтал об аспирантуре, и… и родители хотят, чтобы я сейчас занимался только своей научной карьерой и чтобы…

– Перестань! – громко воскликнула девушка. – Можешь больше не утруждать себя объяснениями! Будь счастлив… в своей будущей карьере! И… прощай!

Малика ускорила шаг и почти побежала прочь от этого человека, кричавшего ей вслед:

– Не обижайся на меня! Ты слышишь? Не обижайся… Я… люблю тебя!

Ответом ему был похожий на рыдание, полный горечи смех раненной в самое сердце девушки.

Осенняя вечерняя Махачкала имела вид унылый и туманный. Прохожие, подняв воротники и надвинув на глаза шапки, словно бледные призраки, двигались в рассеянном свете редких фонарей, едва освещавших городские улицы, и если бы не маяк, в любую погоду неизменно светивший приветливо всем проходящим судам, то вся главная площадь города была бы заполнена мраком.

Малика шла через площадь, не замечая тьмы и не ощущая холода. Холод был внутри её. Душу девушки переполняла горечь разочарования. Её любовь… нежная и чистая, была грубо растоптана сапогом трусости и предательства… Её Марат оказался трусом и предателем. Он предал их любовь… ради своей карьеры…

Внезапное прозрение настигло её. Он предал бы их любовь в любом случае! Не теперь, так позднее. Не из-за карьеры, так из-за чего-то другого. Потому что он трус.

Выходит, она любит труса. Любит? Нет, теперь уже нет. Чёрная горечь разочарования и унижения поглотила её любовь, и отныне её душа отвергала всё, что было связано с именем Марата.

Наступила весна. Чудесная и обворожительная дагестанская весна! Всё вокруг пышно цвело и разливалось в воздухе ощущением чего-то очень хорошего. Люди, истосковавшиеся по солнцу, радовались и улыбались друг другу и весне, связывая с нею надежды на скорое окончание войны.

Быстро пролетела и студенческая сессия, последняя в их жизни. Экзамены, в том числе государственные, были, наконец, сданы, и вот они уже собрались в актовом зале, где в торжественной обстановке ректор института вручает им новенькие, ещё пахнущие типографской краской дипломы.

Тут сегодня находился весь цвет дагестанской медицины в лице всех тех, кто из года в год вводил студентов в тайны медицинской науки. И собравшиеся здесь профессора и выпускники нынче поглядывали друг на друга с размягчёнными лицами, стерев в памяти все те погрешности в виде неудов и незачётов, которые имели место быть за годы их учебного общения.

Малика, как лучшая студентка, была одной из первых, но, получая диплом из рук ректора, она увидела, как вдруг погасла доброжелательная улыбка на его лице и как, пробормотав скороговоркой «Поздравляю», он тут же отвернулся.

Причину она поняла совсем скоро, узнав, что в аспирантуре ей отказано. Официально причина не озвучивалась, но была вполне очевидна. Дочь врага народа. Для таких путь в науку закрыт.

– Вы направляетесь на работу в Ц-ский район, – сказала ей начальник отдела кадров, дородная женщина с рыжими, пышно вьющимися волосами.

– Ц-ский район? А где это? – растерялась Малика.

– В Дагестане, где же ещё!

– Но… почему в Ц-ский? Нельзя ли… хотя бы в Буйнакск?

– Нельзя! – сурово отрезала дама. – Это приказ министра, и его надо исполнять, а не обсуждать!

Подавленная девушка вышла из здания и медленно побрела через площадь, вскоре оказавшись на городском бульваре, живописной зелёной лентой рассекавшем улицу Сталина.

Ну почему жизнь так несправедлива к ней? Сначала забрала на долгие годы папу, потом любовь, и вот теперь… Ну как она поедет в этот незнакомый Ц-ский район, где вокруг ни единой родной души? Как будет она жить там, вдали от мамы и близких, от всего, что ей так привычно и дорого? Ну почему в жизни всё не так?!

Одноэтажное ветхое строение снаружи ничем не напоминало больницу. Унылые, давно не крашенные стены с облупившейся штукатуркой одним своим видом навевали тоску, а прогнившие полы лишь с натяжкой могли называться деревянными.

Палат было две, в каждой по шесть коек, застеленных мутно-серыми простынями, в свою очередь покрытыми неопределённого цвета одеялами. Больных в палатах не было.

– Это не всегда так. Как правило, они предпочитают оставаться дома, но если, к примеру, острый аппендицит или там инфекция какая типа дизентерии, то, конечно, только в условиях стационара, – сказал Малике главный врач больницы, мужчина лет двадцати восьми или около этого, в поношенном белом халате, из кармана которого торчал фонендоскоп.

Юсуп Магомедович, так звали главного врача, приехал сюда пять лет назад, также по распределению, и остался здесь, откладывая своё возвращение в город исключительно по причине неизбывного интереса к суровому горскому краю. Ему, выросшему на равнине сыну лакца-отца и русской матери, приглянулась простая и безыскусная сельская жизнь с её размеренными буднями и такими же простыми и размеренными человеческими отношениями. Выходец из городской среды, он страстно полюбил этих удивительных горцев, которые при всей своей отваге и мужестве напоминали ему детей, открытых, доверчивых, искренних и непосредственных или же, наоборот, упрямых, обидчивых и мстительных.

И местные жители полюбили своего «дохтура», спешившего к ним на помощь в любое время суток, чтобы облегчить их боль, наложить повязку, снять жар, вскрыть нарыв, вправить кость, да мало ли чего ещё. Он выучился у аварцев их языку и обычаям и приобщал их к европейской культуре, рассказывая об удивительных вещах, происходивших на белом свете. Он был для них больше, чем просто доктор, и они шли к нему со всеми теми проблемами, которые не могли донести до районного начальства, и он для каждого находил и время, и доброе слово.