За пределы безмолвной планеты - Клайв Стейплз Льюис

— Он говорит, — перевел Рэнсом, — что это не будет порченым поступком, то есть он говорит, так можно поступить — ему убить всех вас и переселить сюда нас. Он говориг, что ему не будет вас жалко. И опять он говорит, что они, видимо, смогут передвигаться из одного мира в другой, и всюду, куда придут, будут всех убивать. Думаю, теперь он уже говорит о мирах, вращающихся вокруг других солнц. Он хочет, чтобы существа, рожденные от нас, были повсюду, где только смогут. Он говорит, что не знает, какими будут эти существа.

— Я могу оступиться, — сказал Уэстон, — но пока я жив и держу в руках ключ, я не соглашусь замкнуть врата будущего для своей расы. Что в этом будущем — мы не знаем, и не можем вообразить. Мне достаточно того, что есть высшее.

— Он говорит, — перевел Рэнсом, — что будет все это делать, пока вы его не убьете. Он не знает, что станет с рожденными от нас существами, но очень хочет, чтобы это с ними стало.

Закончив свою речь, Уэстон оглянулся — на земле он обычно плюхался на стул, когда начинались аплодисменты. Но стула не было, а он не мог сидеть на земле, как Дивайн, и скрестил руки на груди.

— Хорошо, что я тебя выслушал, — сказал Уарса. — Хотя ум твой слаб, воля не такая порченая, как я думал. Ты хочешь сделать все это не для себя.

— Да, — гордо сказал Уэстон по-малакандрийски. — Мне умереть. Человек жить.

— И ты понимаешь, что эти существа должны быть совсем не такими, как ты, чтобы жить в других мирах.

— Да, да. Все новые. Никто еще не знать. Странный! Большой!

— Значит, не форму тела ты любишь?

— Нет. Мне все равно, как форму.

— Казалось бы, ты печешься о разуме. Но это не так, иначе ты любил бы хнау, где бы его ни встретил.

— Все равно — хнау. Не все равно — человек.

— Если это не разум, подобный разуму других хнау, — ведь Малельдил создал нас всех… если не тело — оно изменится… если тебе безразлично и то, и другое, что же называешь ты человеком?

Это пришлось перевести. Уэстон ответил:

— Мне забота — человек, забота наша раса, что человек порождает.

Как сказать «раса» и «порождать», он спросил у Рэнсома.

— Странно! — сказал Уарса. — Ты любишь не всех из своей расы, ведь ты позволил бы мне убить Рэнсома. Ты не любишь ни разума, ни тела своей расы. Существо угодно тебе, только если оно твоего рода — такого, каков ты сейчас. Мне кажется, Плотный, ты на самом деле любишь не завершенное существо, а лишь семя. Остается только оно.

— Ответьте, — сказал Уэстон, когда Рэнсом это перевел, — что я не философ. Я прибыл не для отвлеченных рассуждений. Если он не понимает — как и вы, очевидно, — таких фундаментальных вещей, как преданность человечеству, я ничего не смогу ему объяснить.

Рэнсом не сумел это перевести, и Уарса продолжал:

— Я вижу, тебя очень испортил повелитель Безмолвного мира. Есть законы, известные всем хнау, — жалость и прямодушие, и стыд, и приязнь. Один из них — любовь к себе подобным. Вы умеете нарушать все законы, кроме этого, хотя он как раз не из главных. Но и его извратили вы так, что он стал безумием. Он стал для вас каким-то маленьким слепым уарсой. Вы повинуетесь ему, хотя если спросить вас, почему это — закон, вы не объясните, как не объясните, почему нарушаете другие, более важные законы. Знаешь ли ты, почему он это сделал?

— Мне думать, такого нет. Мудрый, новый человек не верить старая сказка.

— Я скажу тебе. Он оставил вам этот закон, потому что порченый хнау может сделать больше зла, чем сломанный. Он испортил тебя, а вот этого, Скудного, который сидит на земле, он сломал — он оставил ему только алчность. Теперь он всего лишь говорящее животное и в моем мире сделал не больше зла, чем животное. Будь он моим, я бы развоплотил его, потому что хнау в нем уже мертв. А будь моим ты, я постарался бы тебя излечить. Скажи мне, Плотный, зачем ты сюда пришел?

— Я сказать — надо человек жить все время.

— Неужели ваши мудрецы так невежественны, и не знают, что Малакандра старше вашего мира и ближе к смерти? Мой народ живет только в хандрамитах; тепла и воды было больше, а станет еще меньше. Теперь уже скоро, очень скоро я положу конец моему миру и возвращу мой народ Малельдилу.

— Мне знать это много. Первая попытка. Скоро идти другой мир.

— Известно ли тебе, что умрут все миры?

— Люди уйти прежде умрет — опять и опять. Ясно?

— А когда умрут все?

Уэстон молчал. Уарса заговорил снова,

—И ты не спрашиваешь, почему мой народ, чей мир стар, не решил прийти в ваш мир и взять его себе?

— Хо-хо! — сказал Уэстон. — Не знать, как.

— Ты не прав, — сказал Уарса. — Много тысяч тысячелетий тому назад, когда в вашем мире еще не было жизни, на мою харандру наступала холодная смерть. Я очень беспокоился — не из-за смерти моих хнау, Малельдил не создает их долгожителями, а из-за того, что повелитель вашего мира, еще не сдерживаемый ничем, вложил в их умы. Он хотел сделать их такими, как ваши люди, которые достаточно мудры, чтобы предвидеть близкий конец своего рода, но недостаточно мудры, чтобы вынести его. Они готовы были следовать порченым советам. Они могли построить неболеты. Малельдил остановил их моею рукой. Некоторых я излечил, некоторых развоплотил…

— И смотри, что стало! — перебил Уэстон. — Сидеть в хандрамитах, скоро все умереть.

— Да, — сказал Уарса. — Но одно мы забыли — страх, а с ним — убийство и ропот. Слабейший из моих людей не страшится смерти. Это только Порченый, повелитель вашего мира, растрачивает ваши жизни и оскверняет их бегством от того, что вас настигнет. Будь вы подданными Малельдила, вы жили бы радостно и покойно.

Уэстон сморщился от раздражения. Он очень хотел говорить, но не знал языка.

— Вздор! Пораженческий вздор! — по-английски закричал он и, выпрямившись в полный рост, добавил по-малакандрийски: — Ты говоришь, твой Малельдил вести всех умирать. Другой, Порченый — бороться, прыгать, жить. Плевал ваш Малельдил. Порченый лучше, моя его сторона.

— Разве ты не видишь, что он не станет и не сможет… — начал Уарса, но замолчал, как бы собираясь с мыслями. — Нет, я должен больше узнать о вашем мире от Рэнсома, а для этого мне понадобится остаток дня. Я не буду убивать тебя, да и Скудного, ибо вы — вне моего мира. Завтра ты отправишься отсюда в своем корабле.

Лицо Дивайна вдруг вытянулось. Он быстро заговорил по-английски:

— Ради Бога, Уэстон, объясните ему. Мы здесь пробыли несколько месяцев, Земля теперь не в противостоянии. Скажите ему, что это невозможно. Лучше уж сразу нас убить.

— Как долго вам лететь до Тулкандры? — спросил Уарса. Уэстон, пользуясь переводом Рэнсома, объяснил, что лететь почти невозможно. Расстояние увеличилось на миллионы миль. Угол их курса по отношению к солнечным лучам будет сильно отличаться от того, на который он рассчитывал. Даже если у них есть один шанс из ста попасть на Землю, запасы кислорода почти наверное истощатся еще в пути.