Позорная история Америки. "Грязное белье" США - Лев Вершинин

И зря. Весть о случившемся быстро облетела берега залива, племена разозлились всерьез. Все. В том числе и сильные. Даже те, кто недолюбливал ваппинго и до сих пор не имел никаких проблем с Новым Амстердамом. Всего несколько месяцев спустя на Манхэттене высадилось союзное ополчение во главе с избранным командующим, сашемом Пачамом, общим числом в полторы тысячи воинов, — для того времени и тех мест невероятно много. Проникая на остров небольшими отрядами, они атаковали отдаленные фермы, не давая пощады никому, вплоть до женщин и детей, которых вообще-то убивать не любили. А противопоставить мобильным отрядам, великолепно ориентировавшимся на местности и к тому же не имеющим постоянных лагерей, Кифту было нечего: его солдаты, выходя в рейд, возвращались ни с чем, и хорошо еще, если не с потерями. Очень скоро все окрестные фермы перестали существовать, а фермеры, которым повезло уйти вовремя, бросив все, собрались в Новом Амстердаме. Фактически город был блокирован, войска директора, насчитывавшие вместе с ополчением не более 300–400 стволов, могли только достаточно эффективно защищать город, но не более того. Такая ситуация провоцировала панику, из города начали бежать, Кифта проклинали в лицо, на него даже совершили покушение, но неудачное, и директор, опасаясь разъярить людей до потери чувства самосохранения, не посмел казнить преступников, на что вообще-то имел полное право. Напротив, он попросил общину о поддержке и сформировал полномочный Совет Восьми, из отцов города, которые — во имя спасения сограждан либо, как помянутый Пауль Роозевелт, будучи с Кифтом в доле, — еще готовы были сотрудничать с человеком, устроившим Павонию.

Положение было аховое. Мириться индейцы не желали, они хотели мести. Ждать помощи из метрополии тоже не приходилось: власти Нидерландов не имели никакого отношения к Новому Амстердаму — формально частной фактории, — а ЧОПы владельца как раз в это время были заняты подавлением бунтов в Суринаме. Отказались помочь и могикане, и ирокезы, к которым Кифт, смирив гордыню, сплавал лично, они гарантировали только нейтралитет, да и то лишь в ответ на уважение и подарки. Оставалось только нанимать солдат, а следовательно, бить челом городам Новой Англии, которые вполне могли и не уважить просьбу конкурентов. Однако, опасаясь, что люди Пачама, вырезав «датчей», войдут во вкус и возьмутся за белых вообще, все-таки пошли навстречу. После чего посланцы Кифта обратились к лучшему из лучших специалистов — капитану Джону Андерхиллу. Тому самому, известному нам по Пекотской войне, в результате которой он, тогда еще лейтенант, заработал репутацию специалиста по индейцам высокого уровня. Деньги у голландцев были, — аж 25 000 гульденов (умопомрачительная сумма, собранная после введения чрезвычайного налога), и возражений не последовало: Андерхилл, подписав контракт, вскоре сформировал два отряда, 150 и 120 человек, а также группу следопытов-могикан. Теперь у Нового Амстердама появился шанс: капитан был человеком слова, людей выбирал добротных, снабжая их наилучшим снаряжением, да и сам по себе, опытный и талантливый, стоил роты. Во всяком случае, он хорошо понимал, что в войне, хотя бы и маневренной, обречен на поражение, а единственной стратагемой, обещающей успех, может быть только методика «выжженной земли», и в соответствии с этим действовал.

Сразу по прибытии на театр военных действий, Андерхилл фактически отстранил не посмевшего возражать Кифта от командования и, не обращая внимания на отряды противника, принялся методично опустошать земли племен, так или иначе участвовавших в войне или хотя бы сочувствовавших Пачаму. Сперва мелких, потом более сильных, ставя перед собой задачу не столько уничтожать людей, сколько уничтожать посевы и продовольствие, которое отправлял в голодающий Новый Амстердам. Манхэттен был зачищен быстро, затем пришла очередь Лонг-Айленда, обитатели которого, даже при том, что их воины, покинув Пачама, пришли на выручку, ничего противопоставить мушкетам и стали не смогли. В итоге Лонг-Айленд был полностью избавлен от населения, причем большую часть пленных голландцы демонстративно, под музыку и фейерверки, казнили на страх всем, кто не сложит оружия, а капитан, успокоив острова, переправился на материк, где атаковал поселки, используя «пекотский» опыт и не щадя никого. Это, безусловно, было очень жестоко, но зато и максимально эффективно: уяснив, что остаются без припасов на зиму, и видя, что белые не оставляют в живых никого, индейцы теряли боевой дух, все чаще задумываясь о мире, но Андерхилл требовал не переговоров, а полной капитуляции на условиях нанимателя. Что, в конце концов, и произошло: в 1645-м Пачам сгинул невесть куда, а изрядно поредевшие племена запросили мира, изъявив готовность платить дань голландцам.

Итак, Новый Амстердам был спасен, но карьера Кифта покатилась под откос: колония была разорена, даже богатые после выплаты «военного» налога стали бедными, и более того, на уплату жалованья наемникам ушли все запасы пушнины, собранные для Компании. Директора ненавидели, в Голландию одна за другой шли жалобы и требования отдать Кифта под суд за самоуправство и (что куда страшнее) казнокрадство, благо Роозевелт, который уезжать никуда не собирался, восстанавливая свою репутацию в общине, многое на эту тему рассказал, а защищать виновника убытков в Гааге никто не собирался. И летом 1648 года глава колонии стал «врио директора» с очень узкими полномочиями. А спустя год, по прибытии сменщика, отбыл в Голландию, имея все основания не ждать от встречи с Родиной ничего хорошего, вплоть до тюрьмы, а то и плахи, однако до Европы так и не добрался: по ошибке капитана его корабль сел на рифы у берегов Уэльса; большинство пассажиров, в том числе и пастор Нового Амстердама, намеревавшийся выступать обвинителем в суде над Кифтом, погибло, но среди 21 спасшегося оказались два ассистента экс-директора, позже заявившие, что «перед смертью минеер Кифт признал административные ошибки». Кому достались сундуки мертвеца, не знаю, Новый же Амстердам, как известно, вскоре перешел под власть Англии и стал Нью-Йорком, — уже не точкой на карте крохотного Манхэттена, а полноценным городом, имеющим полную возможность принимать новых граждан на уютных, но безлюдных островах и даже кусочке побережья.

Ну что ж. Продолжаем разговор, медленно-медленно продвигаясь вслед за фронтиром…

Войны не хотел никто. Война была неизбежна. Число белых увеличивалось слишком быстро, они передвигали фронтир, строили города, — а это уже било по интересам даже самых лояльных племен. Не менее раздражала активность пуританских миссионеров, уводивших неофитов в особые «города молитвы», ослабляя и без того слабеющие племена. А белым было плевать. После отжима Нового Амстердама у минееров они замкнули на себя «особые отношения» голландцев с Лигой ирокезов, выигравшей первый этап «бобровых войн», и союз, тем более равноправный с ранее «добрыми друзьями». А вот земля была нужна. Очень нужна. Аж до «земельной лихорадки», как назвал эпидемию хвори, охватившую колонии, почтенный Роджер Уильямс, основатель Провиденса в Род-Айленде, изгнанный из Массачусетса за призыв обходиться с индейцами по справедливости, — и старому Массасойту, сашему вампаноагов, без которых первые «белые братья» хрен выжили бы, все это было понятно. Его племя обитало впритык к землям белых, и к его родовым угодьям их руки тянулись в первую очередь, но противиться этому он, некогда научивший плимутских поселенцев правильно сеять маис и табак, не мог. Ни словом, ибо его не слушали, ни, помня о судьбе пекотов, делом. Поэтому и отступал все дальше в леса, безропотно ставя закорючки под все новыми актами о продаже участков земли, а утешая себя тем, что товары, полученные взамен, все-таки очень полезны. И эту же покорную линию поведения завещал сыновьям, старшему, Вамсутте, ставшему сашемом, и Метакому, лет 30 от роду, перед смертью, в январе 1661 года, велев ехать в Плимут и заручиться поддержкой поселенцев. Что они и сделали, произведя на белых приятное впечатление и, судя по всему, крестившись, вернулись домой уже Александром и Филиппом, в статусе «королей» и «друзей Англии».