Какое надувательство! - Джонатан Коу

Работа над биллем о Национальной службе здравоохранения продолжается. Мне удалось их убедить, что первым делом следует обратить вспять политику уничтожения частных мест. Более радикальным мерам придется подождать, но это ненадолго. Нужно протащить побольше деловых людей, составить объемистый доклад и показать, что нынешняя система — полный хаос и неразбериха. Если бы в медицину пришел кто-нибудь, скажем, из сети супермаркетов и увидел, как они тут всем управляют… с ним бы, наверное, случился припадок.

А это мысль: почему бы не предложить им Лоренса? Мне кажется, мозги у него еще на месте (ну, почти) и на него определенно можно положиться — он придет к нужным заключениям. В любом случае стоит попробовать.

Сейчас я вижу ее, разговариваю с ней — как никогда много.

Какие счастливые дни.

Очень приятный ланч с Томасом в частном кабинете „Стюардз“[45]. Превосходный портвейн — нужно заставить Клуб тоже такой покупать, чтобы они больше не подавали этот малиновый сироп. Фазан слегка пережарен. Чуть не сломал зуб.

Томас согласился помочь нам выпороть „Телеком“[46]. Сначала потребовалось его малость поубеждать, но мне это удалось: если и он сам, и его банк собираются процветать при правительстве Маргарет, следует тверже вести свои дела. Разумеется, помог и намек на вознаграждение, которое его ждет. А кроме того, я предсказал, что в последующие несколько лет можно ожидать массовой приватизации со скидками, и если „Стюардз“ хочет жизни, готовиться нужно заранее. Он спросил, чего еще можно ждать в ближайшем будущем, и я ответил, что, в сущности, всего: сталь, газ, „БП“, „БР“[47], вода, электричество, да что угодно. Не уверен, что он мне поверил насчет двух последних. Поживем — увидим, сказал ему я.

Это был наш самый долгий разговор лет, наверное, за тридцать. Засиделись до 5, болтали о том о сем. Он показал мне свою новую игрушку — машинку, которая показывает фильмы со штуки, похожей на серебристую грампластинку. Как-то неумеренно он восторгался этой безделицей. Думаю, мода на них не приживется, но вслух ему об этом не сказал. Он видел мое последнее выступление по ящику и сказал, что получилось очень хорошо. Я спросил, заметил ли он, что я так и не ответил ни на один вопрос, а он ответил, что нет. Нужно будет рассказать пресс-агентам — будут очень довольны. Последние недели они натаскивают нас почем зря, и, похоже, не напрасно. Прокручивая вечером интервью еще раз, засек время и с изумлением обнаружил, что всего через 23 секунды после вопроса о „Бельграно“[48]уже говорил об инфильтрации активистов в Лейбористскую партию. Иногда сам себе удивляюсь.

18 июня 1984 г.

Реформы продвигаются, хоть и не так быстро, как я надеялся. Похоже, у всех в комитете календарь забит до отказа, и сегодня нам удалось собраться вместе лишь во второй раз после объявления пересмотра. Но все равно — доклад Гриффита[49]дает нам много пищи для размышлений, служит твердым толчком в нужном направлении, поскольку наносит смертельный удар по всей идее управления посредством „консенсуса“. Один член комитета — дама, и я подозреваю, розоватых наклонностей, — поставил это под сомнение, но я заткнул ей рот, процитировав данное Маргарет определение консенсуса как „процесса отказа от всех убеждений, принципов, ценностей и политик“, а также „вещи, в которую никто не верит и против которой никто не возражает“. Высказался, я считаю.

Закончится все тем, что мы станем рекомендовать — если я буду иметь к этому какое-то отношение, — введение на всех уровнях генеральных менеджеров с жалованьем, напрямую зависящим от качества их работы. Вот что самое важное. Нам следует придушить это романтичное и наивное верование, будто людей можно мотивировать чем-то иным, кроме денег. Если все завершится тем, что я в конце концов начну управлять этим балаганом, мне нужны такие подчиненные, на которых я могу положиться: они будут отдавать себя работе целиком.

Вечером поднялся в Телевизионную комнату Клуба как раз к началу „Девятичасовых новостей“ и увидел потрясающие сцены в какой-то шахте или где-то вроде[50]. Целый отряд бандитского вида шахтеров кидался в убийственную неспровоцированную атаку — некоторые даже швыряли камни, — на полицейских, вооруженных только дубинками и щитами для разгона демонстрантов. Когда же конная полиция попробовала проехать, некоторые из этих хулиганов нагло преграждали им путь и намеренно путались под ногами, чтобы лошади спотыкались. Что бы сказал об этом Киннок[51], интересно?

29 октября 1985 г.

Сегодня вечером был в Шепардз-Буш, съемки в программе „Вечер новостей“ — и ведущим оказался не кто иной, как мой заклятый враг Бимиш. В первую же минуту хотел встать и уйти, поскольку известно, что этот человек — практически коммунист и ему не место в кресле ведущего якобы беспристрастной дискуссии. Как бы то ни было, во всем этом балагане мне удалось выглядеть неплохо. Чтобы представить „другую точку зрения“, они вытащили чудовищно уродливую врачиху в фирменных очках Национальной службы здравоохранения и с большой душой: она принялась ныть и стенать о „доброй воле“ и „хроническом недофинансировании“ — пока я не поставил ее на место, приведя несколько простых фактов. Думал, что больше ее не увижу, но после передачи она подошла ко мне — вся такая радушная — и сказала, что мы были знакомы с ее отцом в Оксфорде. Фамилия — Гиллам, судя по всему. Ничего важного врачиха не сказала — подозреваю, это был просто повод меня приболтать, и поскольку без студийных прожекторов она выглядела не такой уж горгоной, я осведомился, не желает ли она наскоро перепихнуться, чтобы показать, что я на нее не злюсь. Что и говорить — ничего не вышло. Она жутко оскорбилась и вылетела вон[52]. (Если вдуматься, вид у нее действительно несколько лесбийский. Не везет, так не везет.)