Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

После изнурительного четырехчасового процесса Дэвисону был назначен штраф в 10 000 марок (более 6 млн фунтов по сегодняшним ценам) и тюремное заключение по усмотрению королевы. Такой огромной суммы у него не было, но штраф истребован не был, и через год его тихо отпустили из Тауэра. Жалованье ему продолжало выплачиваться, но от обязанностей он был отстранен навсегда[301].

Бёрли также не вышел из этой истории без потерь: Елизавета отлучила его от двора. В марте ему была дана краткая аудиенция, но даже к 1 июня Елизавета все еще отказывалась иметь с ним дело, называя его «предателем, лживым притворщиком и подлецом». Чуть позже, в том же месяце, она немного смягчилась, согласившись нанести ему визит во дворец Теобалдс — великолепный загородный дом в Хартфордшире, где в 1570-х годах останавливалась не менее трех раз — по пути в дворцы Оутлендс и Ричмонд[302]. Однако их отношения так и не вернулись в прежнее русло. Елизавета жестоко унизила Бёрли, преподав ему урок, который он никогда не забудет: она больше не неопытная девушка, которой он мог манипулировать, — она его королева. И уж во всяком случае, она не «всего лишь женщина», с чьим мнением можно не считаться. Все зависит от ее расположения, которое, как он теперь понял, легко потерять[303].

После того как Звездная палата вынесла Дэвисону приговор, Елизавета сочла, что достаточно защищена от обвинений в убийстве королевской особы в глазах европейских монархов. В письме Якову VI, сыну Марии, которому вскоре исполнялся двадцать один год, в связи с чем он заявлял о наступлении своего совершеннолетия, она изображала саму невинность. Вся история, утверждала она, была «трагической ошибкой»[304]. Поскольку излагать подробности на бумаге было «слишком утомительно», она также отправила к нему Роберта Кэри, которого ласково звала «Робин», — младшего из сыновей лорда Хансдона («Гарри»), — чтобы тот изложил детали устно. Кэри впервые встретился с Яковом, когда сопровождал Уолсингема в его дипломатической миссии в Шотландию в 1583 году, и тогда он произвел на молодого короля благоприятное впечатление, но в этот раз Яков запретил ему пересекать границу ради его собственной безопасности и вынудил передать извинения королевы, адресованные Якову, двум его советникам[305].

Елизавета не жалела слов, чтобы заверить Якова в своей невиновности. «Мне вовсе не свойственен тот низкий ум, что из страха перед кем-либо из живущих или даже монархом откажется от действия, которое полагает должным, а совершив его, будет это отрицать, — писала она. — Такая подлость чужда моей крови, и моему уму чужд такой порок. Королям пристало действовать открыто, и я никогда не буду скрываться за маской притворства, но буду показывать свои действия такими, какие они есть». Если бы она намеревалась казнить его мать в Фотерингее, — лгала Елизавета в письме, — она бы «никогда не стала перекладывать ответственность за это на плечи других»[306].

К моменту написания письма Елизавета уже решила, что отныне будет действовать сама и, насколько это будет от нее зависеть, не позволит советникам втянуть себя в противные ей предприятия. Исход истории с Марией доставил ей смешанные чувства. Принеся в жертву Дэвисона, она сумела подчинить Бёрли и его соратников своей власти, что не удавалось ей раньше. Но победа дорого ей обошлась. Что бы она ни говорила себе и другим, в Фотерингее была убита помазанная королева. Елизавете придется научиться договариваться со своей совестью и двигаться дальше, оставив прошлое в прошлом. Но это окажется непросто: обстоятельства, окружавшие казнь ее кузины, оставили глубокие шрамы на ее психике. Эти события стали поистине «армадой ее души».

После смерти Марии Филипп II был более чем решительно настроен на присоединение Англии к владениям испанской короны. Начиная с мая 1585 года, когда уже был наложен запрет на погрузку и разгрузку английских и голландских судов в испанских портах, Филипп думал о том, чем ответить на решение Елизаветы послать графа Лестера для оказания военной помощи Нидерландам. В январе 1586 года он провел совещание с одним из своих ведущих военачальников маркизом де Санта-Крусом — участником морского сражения при Лепанто 1571 года. Маркиз получил задание составить тайный отчет, в котором будет прописано все необходимое для полномасштабного завоевания Англии.

Если бы Филипп II просто помог папе римскому и иезуитам в деле свержения Елизаветы, это только укрепило бы права Марии Стюарт и ее родственников де Гизов на английский престол, что совсем не отвечало его интересам. Ситуация поменялась незадолго до цареубийства в Фотерингее, когда Мария решила пересмотреть свою волю. Назвав Филиппа своим династическим преемником, она лишила права наследования своего сына Якова. Восстановить это право он мог только в том случае, если бы отрекся от протестантской веры, в которой его воспитали в Шотландии враги королевы[307]. Но он отрекаться не собирался, потому что незадолго до того, как граф Лестер высадился в 1585 году в Нидерландах, Елизавета «подкупила» подверженного влияниям Якова. В результате он выбрал ее, а не испанского короля себе в союзники[308].

Соглашение между Яковом и Елизаветой было скреплено печатями в 1586 году, и с тех пор он получал английское пособие: королева платила ему щедрые 5000 фунтов в год (по современным меркам — 5 млн фунтов)[309]. Более того, Елизавета впервые была готова признать его законным королем Шотландии. Она писала ему добрые письма собственной рукой, указывая адресата на французском: Mon bon frère, le Roy d’Écosse (Мой добрый брат, король Шотландии). Она даже не скрывала от него, что допускает возможность (пусть весьма отдаленную и неопределенную) наследования им английского престола, но только при условии, что он останется протестантом и в целом будет вести себя надлежащим образом[310].