Блеск минувших дней - Гай Гэвриэл Кей

– Никакой наглости. Он не сказал ничего неприятного, – тихо возразила Джиневра. – Пошлите за Теобальдо и выберите себе коня, капитан. – Она снова посмотрела на молодого человека: никаких следов самодовольства или торжества на лице; взгляд – настороженный. Ему предстояло выиграть гонку у опытного солдата.

– Какой маршрут вы предлагаете? – спросила она.

Он не торопясь оглядел окрестности, потом показал рукой:

– Через луг до сосны на холме, вокруг нее и обратно, сюда. Хотя, разумеется, – юноша вежливо кивнул Коллючо, – капитан волен предложить другой маршрут.

У капитана был убийственный вид, и Джиневра понимала, что это во многом ее вина – вызвав Теобальдо, он придала событию еще большую публичность. Но надо же женщине как-то развлекаться во время долгого пути, верно?

Легко сказать, что я совершил ошибку, но как мне следовало поступить? В дороге все время встречаешь людей – группы купцов, священников, курьеров. Так было на протяжении многих дней, и мне показалось неразумным придерживать коня, чтобы не обгонять карету и три повозки под охраной до тех пор, пока – когда? – они не остановятся на ночлег в какой-нибудь гостинице? С какой стати мне так поступать?

Полагаю, можно возразить, что мне следовало это сделать, когда я увидел знамя с волком. И еще: я не раз проезжал мимо ответвлений от основной дороги, на которых виднелись следы многочисленных повозок; значит, скоро должны были встретиться и другие боковые съезды. Я не знал, куда ведут эти дороги, но наверняка они раньше или позже возвращались обратно на главный тракт. Можно было попробовать срезать путь по одной из них или двинуться напрямик через поля слева и выехать снова на дорогу, обогнав кавалькаду.

Но даже если бы я знал, что это люди Монтиколы, и почувствовал легкий укол страха, – этой весной не было войны, а значит, не было причин ждать неприятностей. Я догадывался, что они тоже направляются в Бискио, и решил нагнать карету, со всей почтительностью объехать ее, а потом, когда я поравняюсь с более многочисленной компанией, разбираться, как быть дальше.

Гуарино – да и другие ученики школы, если честно, – говорил, что я более вспыльчив, чем следует мужчине. Мне так не казалось. Это был не гнев, а скорее преувеличенное чувство достоинства, нежелание слишком часто или слишком охотно идти на уступки, что опасно для человека моего положения, это я признаю. Какой бы хорошей репутацией ни обладал мой отец, все-таки он был всего лишь ремесленником. Он кроил и шил одежду для богачей, снимал с них мерки, стоя на коленях, горбился над столом. А потом надеялся, что они заплатят за работу, потому что почти ничего не мог поделать, если они не платили.

И еще, что касается событий того утра, которые сыграли большую роль в моей жизни: я любил коня, которого выбрал в Милазии. Мой первый конь, купленный на собственные деньги, – оставим в стороне вопрос о том, как я их добыл. Я назвал его Джил и не собирался уступать его солдату за несколько монет и одну из вьючных лошадей, впряженных в повозку.

Мне не понравился этот капитан – как оказалось, его звали Коллючо, – но это не имело никакого значения, так как он легко мог убить меня, не опасаясь последствий и не чувствуя вины. Так уж тогда был устроен мир (да и сейчас тоже). Солдату захотелось забрать себе коня, на котором я ехал, и я мог погибнуть только за то, что не позволил забрать его. Нас видели только батраки на поле, и скорее солнце Бога закатилось бы и кануло во тьму, чем они выступили бы свидетелями против солдата.

Таково было положение дел, пока потрясающе красивая женщина в карете не отодвинула занавеску и не выглянула из окна. Я понятия тогда не имел, кто она такая, но каждый, у кого нашлось бы хоть немного ума, догадался бы, что это любовница Теобальдо Монтиколы; и любой живой мужчина должен ему завидовать, думал я.

Конечно, я понимал, что сам Монтикола едет в большой группе впереди. Во мне вдруг вспыхнула надежда, что он не слишком ценит этого своего капитана.

Посыльный галопом припустил вперед. Ему отдала приказ женщина в карете, а вовсе не Коллючо, – тот, сидя на своем коне, смотрел на меня таким злобным взглядом, что мог бы прикончить на месте, если бы был языческим колдуном или человеком, способным призвать могущество Джада на помощь, как древние пророки.

Мне повезло – он не был ни тем, ни другим.

Я рассматривал солдатского коня, стараясь определить, каким тот будет во время скачки. Я сказал, что Коллючо может взять любого скакуна из имеющихся у них, но вряд ли солдат выбрал бы чужого, а не своего собственного. Серый, с широкой грудью, он, похоже, был очень выносливым животным. Это означало, что я на своем коне поначалу вырвусь вперед, но я уже придумал, как пройти предложенную мною же дистанцию. Мы в школе часто устраивали скачки, и я очень любил верховую езду. По правде говоря, я был уверен в себе.

Ошибка. Я забыл, что соревнуюсь с капитаном наемников, за которым будут наблюдать его товарищи и командир. Женщина, возможно, не одобряет насилие, но в присутствии правителя Ремиджио, своего повелителя, она наверняка промолчит.

Теобальдо, как она и ожидала, одобрил пари. Он тоже скучал, Джиневра это видела, а до Бискио было еще далеко. Теобальдо мог, конечно, убивать людей, когда ему требовалась разрядка, но в качестве утреннего развлечения сошли бы и гонки.

– Я бы дал тебе своего Маретто, Коллючо, – объявил он, – но, если ты проиграешь мальчишке, я потеряю и коня, и капитана, потому что прикончу тебя за то, что лишил меня моей радости.

Коллючо рассмеялся, но не очень убедительно.

Молодой человек, который, по мнению Джиневры, был родом из Серессы, скупо улыбнулся. Он уже отвесил Теобальдо низкий поклон, как положено. Молод, да, но не мальчишка. В характере Теобальдо было принижать мужчин, если он сам их не продвигал.

– А я думала, что это я – твоя радость, – высокомерно сказала Джиневра мужчине, за которого ей необходимо было выйти замуж.

Он рассмеялся. Джиневра видела, что он внезапно пришел в очень хорошее настроение.

– Значит, вокруг того дерева, – проговорил он. – Потом обратно через эту дорогу с моей, левой, стороны. Победитель выигрывает коня; проигравшего я убью.

Теобальдо сделал паузу и посмотрел на обоих мужчин, потом опять расхохотался над собственной шуткой, так далеко запрокинув назад красивую голову, что чуть не уронил широкополую шляпу.

Другим смеяться было труднее, отметила про себя Джиневра, поскольку все верили, что он вполне может так поступить. В действительности Теобальдо так не поступал, но всему миру знать об этом ни к чему. Он рассказывал ей о том, как может быть полезен страх. Конечно, ведь он держит людей, даже тех, кто тебе служит, в постоянной неуверенности, шутишь ты или нет.

Монтикола повернулся к Джиневре:

– Моя госпожа, вы дадите сигнал к старту?

При посторонних он всегда обращался к своей любовнице с исключительным почтением. Оставшись наедине, они могли разговаривать друг с другом очень по-разному, в том числе совсем не почтительно, но наедине – это другое дело, и они все еще возбуждали друг друга.