Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

а утром прилетели наши самолеты. Они в окошко показывают и смеются. А ихний пулемет – та-та-та-та… А наши их – та-та-та…

На его глазах, в его маленькой детской жизни два раза взад-вперед прошла война. А он уже вроде и жалеет, что самое интересное уже позади. В школу не ходит, чем очень доволен. Колотит меньших, дудит на губной гармошке.

–

В дивизии. Верст двадцать на попутной машине, груженной бочками с маслом и бензином. Бочки стояком, машина идет по «клавишам» – настилу. Не то держишь эти бочки, не то – за них держишься. Напряжение такое, как будто все эти два-три часа стоял, изготовившись к прыжку.

Потом с километр пешком вместе с «пополнением». Шлепанье, кваканье, плеск, бурчание грязи над и под мелкими, прогибающимися жердями настила. Ботинки, обмотки, шинелишки, как будто специально шитые, чтоб понеуклюжее – и говор грязи под ногами. Запах болота и свежей (за грязью не видно ее белизны) древесины, разъезженной, раздрызганной в мочала.

–

У землянки члена В[оенного] С[овета] на елке, на уровне повыше человеческого роста, – часы. Большие, стенные, домашние часы, накрыты сверху, как улей, обрывком бересты.

–

Трофейный немецкий конь, на котором я ехал в дивизию, был явно не русский конь. Спокойный, крупный, широкоспинный. И казалось, он думает по-немецки. А кличка у него уже была «Васька». А может быть, это самый русский конь, послуживший уже и немцам. Кашлял, а на рыси хрипел так, что все время хотелось слезть и что-нибудь сделать с подпругой. Но было темно, грязно, в глаза бил мокрый снег.

–

Землянка для приезжих. Федор Нестерович Дедюнов, боец комендантского взвода. Лет 30, курский, крупный и хитрый мужик. Вдруг не раскусишь. Топит нам печку, носит обед.

– Повар-то наш, подумайте, на передовую просится.

– ?

– Ну, как же! Хорошо, так дай лучше. Уже, кажется, примостился человек – и в тепле, и сыт. Нет, то ему нехорошо, другое неладно. Недоволен.

Из дивизии пошли в полк, оттуда в батальон. Расстояния такие, как идешь по грибам: лес, поляна, опять лесок – штаб полка; перейдешь речушку – батальон. Землянки – немецкие – с выходом на запад. Единственный за большой срок эпизод – попытка немцев силою до роты вклиниться в наше расположение, отбитая с потерями для немцев. Потери эти анекдотически разнообразны по данным Армии, дивизии, полка и самого батальона. С узбеками разговориться не удалось. Связной грузин Чиаурели, черненький, занятный веселый человечек с тем своеобразным юмором, когда все говорится с какой-то важностью и доброжелательством, но и с тонкой иронией.

– Давай, давай (бойцам пополнения, которых он вел в батальон) – через шагай, воды там (впереди) еще много. Давай. Вот так. Молодец.

–

– Немцы – они здоровенные, длинные. У него бок вырван, ступня прочь, в голову, в руку ранен, он только хрюкает да хрипит: «Вася, Вася» (Вассер – воды). А тут санитары. «А, сволочь!» Давай, говорят, его приколем. Я говорю: давайте. А тут сержант какой-то: Я вам дам, говорит, колоть. Тащите до места. – Дела нет, что он уже кончается.

–

Холодный сапожник сидит у костра…

–

Штрафная рота.

– Какая рота?

Парнишка-боец, встав по форме, усмехнулся смущенно и весело.

– Штрафная…

– На сколько лет?

– На десять. Это что! У нас многие «вышку» имели. (Вышка – высшая мера.)

Усмехнулся мой парнишка,

Залихватски посмотрел:

– Вот он я – имею вышку —

Меру высшую – расстрел.

– У нас есть и такой, что его уже к стенке ставили. Он уже автоматически просил, чтоб в голову.

Летчики, шофера – большинство. Маленький, белокурый, смазливый, но потертого и жуликоватого вида шофер с очень маленькими, точно сшитыми по углам голубыми глазками, долго рассказывает при одобрительных и сочувственных в основном репликах товарищей – как и из-за чего все получилось. Ехали через Зубцов, налетели фрицы, полез в котлован, а младший лейтенант побежал в рожь. Машину разбило прямым попаданием, так – нет – зачем ты бросил машину, не побежал с ним в рожь, – пошло-поехало. – Ему уже поверили, что все было именно так, но – не понять, почему он вдруг добавляет ко всему так подробно и стройно изложенному:

– Хотя сказать откровенно, все это больше из-за баб произошло. Ну да ладно. Любил… – люби и воевать.

До первого боя!

–

Тема рассказа.

Человек попадает в штрафную роту, не считая себя виноватым, в чем его обвинили. Ему кажется жестоко несправедливым наказание, явившееся результатом обиднейшего стечения обстоятельств, когда он вовсе «не хотел», «не думал». Ему очень тоскливо и тяжело. Но вот от одного, другого из друзей по несчастью, неприятных ему, он узнает, что и они «не виноваты». И ему еще тоскливее. Нет даже горестно-сладкого чувства своей исключительности «невинно пострадавшего». И дальше он видит, что нет иного выхода, кроме как отличиться в боях. Воевать – не хитрить, не увертываться в те места, где «тепло, свежо и мухи не кусают». Но так именно и нужно было воевать и раньше. А он так не воевал (он все сейчас понимает резче и отчетливей).

И хотя об этом никто не знает и не обвиняет его в этом, это и есть его вина, которую нужно искупить. Он идет в бой. Пусть убьют – все равно: шел, как полагается. Не виновен. А хитрящего и не убьют – нет ему полной радости.

–

Дедюнов. – Об одном как-то излишне интеллигентном лейтенанте из комендантского взвода, который отрекомендовался разведчиком, картографом и москвичом «из актерской братии», я сказал, что не поймешь его – не то он разведчик вправду, не то актер…

– Не то еврей, – закончил Дедюнов, возясь у печки. И пошел, пошел в духе темного и простодушного антисемитизма.

– А разведчик из него слабый.

И после паузы:

– Но бывают и евреи лучше русского… – Рассказал историю о том, как он работал завскладом под начальством у евреев и неизменно – при всей их хитрости – надувал их обоих, как в сказках-анекдотах умные мужики надувают чертей. История с кожаной тужуркой, которую ему справил один из евреев за умолчание насчет его любовных грехов и которую у него украла «одна», а он ее избил, страдая с похмелья и злой от пропажи. Особенно интересно, что эта «одна» достала ему четвертинку опохмелиться.

–

И вдруг:

– Ухожу с этой должности. Совестно. Воевать так воевать, а печку за меня здесь топить и старик какой сможет. Иду в моторазведроту. Попросился уже.

–

– Из нашей деревни один тут орден уже получил. А я приеду