Потерявшие имя - Август Северн

на порядок. Переключить остатки своего внимания на девушку — было тяжелей всего. Понимая, что она единственный выход из сложившейся петли событий, Ночь смог уловить сконцентрированный на Огненном Цветке столб нисходящего Света.

Ночь бежал по следу жизни Огненного Цветка, пытался дотянуться лезвием ножа до девичьего горла, чтобы прекратить страдания несчастной. Его нутро сжигала ярость оттого, что он не может забрать жизни мучителей, она была топливом, заставляющим работать его мышцы, приводя в движение всё тело. Медленно, сокращение за сокращением, он продвигался сквозь Ужас Смерти, но не успевал, вбирая каждой клеточкой своего тела боль Огненного Цветка. Это было тяжелей, чем крутить перегретую задвижку голыми руками. Его, воспоминая о собственном прошлом, не шли ни в какое сравнение с будущим девушки. Там, приняв решение, Ночь жертвовал собой. Тут нужно было осмелиться забрать будущее Огненного Цветка.

Вывалившись из Ужаса Смерти, Ночь вдохнул холодный ночной воздух, широко раздувая ноздри. Приятно было ощущать нормальное течение времени, чувствовать отзывчивость тела. Подняв руки, он скинул капюшон с пышущей жаром головы. Открыл глаза.

Девушка смотрела на Ночь с доверчивостью девочки, очнувшейся от ночного кошмара. Они теперь, после разделённой Смерти, стали одним сознанием. Она бросилась ему на грудь.

— Ты обещаешь!

Приняв её в свои объятия, Ночь каждой выжженной клеточкой оплавленного тела вбирал Любовь, изливаемую девушкой.

— Что я обещаю?

— Что мне не будет больно. — Она показала Ночи (послав картинку из его видения) его стремление облегчить её страдания. Повернулась, подняла его руку с ножом к своему горлу. — Только не испачкай кровью моё платье. Я его так долго выбирала.

Теперь, отстранившись от его тела корпусом, девушка «накинула» на них Его стремление — облегчить Агонию Мук при помощи холодного лезвия.

Он не мог выполнить своё обещание, но руку с ножом не опускал. Тогда девушка, крепко держа его руку с зажатым в ней ножом, сама сделала резкое движение.

Пока вместе с вытекающей из горла кровью Жизнь покидала тело девушки, Ночь чувствовал, как её несостоявшаяся Смерть рука об руку с Болью и Ужасом втягивается в зияющую пустоту его естества. Одновременно с уходящим Ужасом исчезала тёмная сфера. За её ставшими нечёткими границам трава начала набирать силу, пошла в рост. И вот из высокой зелени саванны показались головы львиц. Когда они встретились глазами, душа девушки уже стояла на кровавом мосту, соединяющем её остывающее тело и мир львиц.

— Мы проводим. — Пронеслось в голове Ночи. — Ей будет тепло и сытно.

Девушка, прозрачная, как радужная дымка, обернулась к нему, восхищённым взглядом спрашивая разрешения погладить больших кошек. Разве он мог ей запретить?

Ночь ещё некоторое время стоял и смотрел, как девушка удаляется в высокой траве, положив обе руки на головы львиц. Потом их мир стал терять краски, тускнеть, растворяться. Ночь остался в реальности с мёртвым телом на руках. Осторожно, как когда-то собственную дочь, он уложил девушку на постель из трав, стараясь не запачкать её платье кровью. Поправил светлые локоны, чтобы они не щекотали её лицо, распрямился. Тяжесть от «несостоявшейся» смерти девушки давила на него, буквально припечатывая его руки к бокам, вплавляя его ноги, как скальные породы, в землю. Ночь запрокинул голову, спрашивая у ярких точек в небе:

— Почему? Кому нужны такие мучения? Что за садистские наклонности? Неужели это приносит кому-то наслаждение?

Как шелуха от семян, его покидали образы двух наркоманов-мучителей, место мученической смерти, боль и ощущение чужого, женского тела. Внутри оставалось что-то тёплое, живое, согревающее своим светом. Сияние изнутри него коснулось сознания Ночи, утонувшего в свете звёзд. Придя в себя, Ночь накинул капюшон на замёрзшую макушку, повернулся и пошёл к фургону. В тёмной будке он не стал включать свет. Просто сел на кровать, ощущая на своих плечах тяжесть ещё одной оконченной в мучениях и страхе жизни. Как лёгкое пёрышко из крыла ангела его коснулась уверенность, что она поступила бы точно так же — избавила бы его от мучений продолжительной агонии. Не осознавая, что делает, он уверенно выбрал из груды рисунков те, что были связаны с этим местом. Сложив их в одну папку, чёрным маркером подписал её: «Огненный Цветок». Когда закрывая железный ящик с рисунками, папкой и плащом внутри, он осознал, что не может вспомнить настоящего имени девушки. Она осталась в его памяти как Огненным Цветком.

— Первый шаг сделан. — Закрыв заднюю дверь фургона, он посмотрел на затягивающие звёзды облака. — Осталось двадцать семь.

В последующие дни Ночь прислушивался к себе. Он пытался найти следы прежнего человека, жившего в этом теле. Кроме обжигающего тумана внутри его естества, других следов боли не находилось. Он был рад, что остановил запись камер, установленных на его фургоне, иначе его было бы не оторвать от просмотра сцены смерти Огненного Цветка (от его рук). Тогда, возможно, Ночь посчитал бы себя орудием в руках Бога, возгордился и добавил к 28 шагам тех, кто не соответствовал его представлениям о том, как должен выглядеть «правильный» человек. А так — он просто выполнял работу. Пускай не очень чистую, но нужную. В его памяти была история такой профессии как «золотарь»: их работа была необходима людям — они чистили выгребные ямы; из-за специфики условий, в которых они трудились, от них дурно пахло; люди хорошо им платили, но предпочитали обходить их стороной и жить от них подальше.

На взгляд Ночи, современное общество людей достигло уровня золотарей. Из всего виденного в мире зла самый большой ущерб причиняли люди. И они сознательно приносили страдания другим существам, только человек получал от этого удовольствие. Поэтому Ночь надеялся, что его поймают, остановят, но сделают это не люди. Готовясь к следующим шагам, он ждал, что придёт сущность в радужном свечении, положит руки на его плечи и задушит его так, как он когда-то избавил от страданий львиц. Только на такой исход ему и приходилось рассчитывать, так как ни после первого шага, ни после второго, ни после третьего люди не заинтересовались причиной странного ухода членов его общества.

«Надежда — мать дураков, что не мешает ей быть прекрасной любовницей смелых», — эта фраза появлялась в его голове не раз. Доставая клочок бумаги со странной записью, Ночь не мог понять, для кого он её написал, так как она не являлась ответом на его вопросы. Ему больше подходила фраза про надежду как лозунг для каждого нового дня.

Собираясь на четвёртое место появления тёмной сферы, Ночь посмотрел в глаза своей Надежды. И, кажется, она ему подмигнула. Он уже давно устал