Крайние меры - Лоренсо Сильва

— Еще раз спрашиваю: вы желаете исповедаться?

— Нет. Хочу лишь уйти с миром в душе, как вы сказали, заканчивая мессу.

Отец Дэндридж еще раз пристально посмотрел на Питтмана и, кивнув, произнес:

— Пойдемте со мной.

Священник прошел в противоположный конец ризницы, открыл дверь и Питтман с изумлением увидел сад, очень ухоженный, не то что убогий фасад церкви. Прекрасно подстриженную лужайку обрамляли кусты цветущей сирени, и ее аромат проникал через открытую дверь. Прямоугольный по форме сад был обнесен высокой кирпичной стеной.

Отец Дэндридж жестом пригласил Питтмана пройти вперед.

Но Питтман не отреагировал, и священник не без удивления насмешливо спросил:

— Вы меня опасаетесь? Боитесь повернуться ко мне спиной? Каким же образом я могу навредить вам?

— Мало ли каким. — Не выпуская рукоятки кольта в кармане плаща, Питтман оглянулся — церковь быстро заполнялась прихожанами — и проследовал за священником в сад, не забыв прикрыть дверь.

В ярком свете теплого утреннего солнца шрам на подбородке священника был особенно заметен. Шум уличного движения огромного города доносился, казалось, издалека. Отец Дэндридж опустился на металлическую скамью.

— Итак, вы утверждаете, что не убивали Джонатана Миллгейта? Но почему я должен вам верить?

— Будь это так, я сразу сбежал бы. И уж, во всяком случае, не явился бы к вам.

— Может быть, вы безумец, как утверждают газеты, — пожал плечами отец Дэндридж. — Может быть, заявились, чтобы и меня прикончить.

— Нет. Я пришел за помощью.

— Чем же я могу вам помочь? И почему должен это делать?

— В телевизионных новостях сообщили, что это из-за меня Миллгейта увезли, чтобы я не убил его. Ложь! Просто они испугались нашествия репортеров после того, как стало известно о его возможных связях с бывшим Советским Союзом с целью закупки ядерного оружия.

— Даже если у вас есть доказательства...

— Есть.

— И все же, почему именно вас подозревают в убийстве?

— Потому что я следил за машиной, которая его увезла. Но не для того, чтобы убить его. Я хотел знать, зачем его увезли. В Скарсдейле доктор и медсестра оставили его одного, с отсоединенной системой жизнеобеспечения. Я же сумел проникнуть в помещение и помочь ему.

— Но свидетель утверждает, что все происходило совсем наоборот, что именно вы отключили подачу кислорода, спровоцировав таким образом роковой инфаркт.

— Медсестра вошла в тот момент, когда я прилаживал кислородный шланг, а Миллгейт что-то говорил мне. В этом-то все и дело. Они боялись репортеров. А я как раз репортер. Вот они и пытались задержать меня, предполагая, что Миллгейт выдал какую-то тайну. Но мне удалось бежать...

— Итак, — прервал его отец Дэндридж, — они отключили систему жизнеобеспечения и позволили ему умереть, чтобы предотвратить разглашение тайны. А теперь пытаются переложить вину на вас, понимая, что вам как убийце все равно никто не поверит.

— Абсолютно точно, — изумленно сказал Питтман. — Это именно то, что пытаюсь доказать я. Но как вы?..

— Исповеди делают священников весьма проницательными.

— Но это не исповедь!

— Что же сказал вам Миллгейт?

Питтман скис и, почесав в затылке, ответил:

— В этом-то и проблема. Он нес какую-то бессмыслицу. Из-за которой, кстати, меня потом чуть не убили в собственном доме.

— Что же все-таки он вам сказал?

— Назвал какое-то имя. — Питтман в замешательстве покачал головой. — Потом что-то о снеге.

— Имя?

— Данкан Гроллье.

Отец Дэндридж задумался, пристально глядя на Питтмана, и затем сказал:

— Джонатан Миллгейт, пожалуй, самый презренный тип из всех, кого я знал.

— Что? Но вы, как я понял, были друзьями.

Отец Дэндридж горько усмехнулся:

— Нет. Просто у нас сложились особые отношения. О дружбе не могло быть и речи. Я жалел этого человека так же сильно, как ненавидел за его поступки. Я был исповедником Миллгейта и пытался спасти его душу.

Питтман выпрямился. Во взгляде появилось изумление.

— Вы не могли не заметить моих шрамов, — продолжал священник, — когда были в ризнице.

— Простите, я не хотел...

— Не беспокойтесь. Все в порядке. Это не принесло мне боли. Я горжусь своими шрамами, потому что получил их в бою. Во время вьетнамской войны. Я служил капелланом в Первом корпусе. База, к которой меня приписали, неподалеку от демилитаризованной зоны, попала в осаду. Отвратительная погода мешала переброске подкрепления. Мы находились под постоянным минометным огнем. Я не участвовал в военных действиях, не имел права носить оружия, но мог ухаживать за ранеными. Ползком доставлять питание, воду, боеприпасы. Мог дать умирающим последнее утешение. Шрам на подбородке — удар осколка. Следы ожогов на руке — результат пожара, который я помогал тушить. Я горжусь этими шрамами, они напоминают о выпавшей мне чести находиться рядом с храбрецами. К тому времени, когда прибыло подкрепление, из двухсот человек в живых оставалось не более пятидесяти. Погибли самые молодые, не старше двадцати с лишним лет. И я обвиняю в их смерти Джонатана Миллгейта, так же, как в гибели всех сорока семи тысяч человек. Полтораста тысяч получили ранения в той же войне. У десятков тысяч была травмирована психика. И все потому, что Миллгейт со своими четырьмя коллегами, — священник презрительно скривил губы, — так называемыми «Большими советниками», сумел внушить президенту и всей стране, что теория «домино» стоит того, чтобы идти ради нее на смерть. Иначе Вьетнам попадет в руки коммунистов, а вслед за ним и вся Юго-Восточная Азия. Сейчас, четверть века спустя, коммунизм как мировоззрение потерпел крах, Юго-Восточная Азия все больше и больше капитализируется, а Вьетнам попал в лапы коммунистов. Война не играла никакой роли. Но Джонатан Миллгейт и остальные «Большие советники» чудовищно разбогатели, используя свои связи с военно-промышленным комплексом. Именно поэтому «Большим советникам» и была нужна война.

— А сейчас идет расследование причастности Миллгейта к скандалу с ядерным оружием, — сказал Питтман. — Поэтому он так хотел перед смертью поговорить с вами, исповедаться, а коллеги всячески мешали ему, видя в этом угрозу для себя.

Отец Дэндридж искоса бросил взгляд на Питтмана и продолжил:

— Вернувшись из Вьетнама, я стал преследовать Миллгейта. Не упускал ни единой возможности. Организовывал против него демонстрации. Пытался опозорить всеми доступными мне способами. Думаю, это было одной из причин, вынудивших его оставить дипломатическую службу и уйти в подполье. Но он по-прежнему манипулировал правительством. Только не в открытую. И вот с полгода назад вдруг позвонил мне и изъявил желание повидаться. Я отнесся к этому с подозрением, но когда приехал, обнаружил в нем кризис совести. Не будучи католиком, он отчаянно хотел очистить душу. И попросил исповедовать его.