Меня зовут Алекс Кросс - Джеймс Паттерсон

— Да, у меня есть подобный опыт.

— Тогда вы оцените деликатность вопроса и в этом случае. — Маргарет Вэнс не обращалась непосредственно ко мне, а словно говорила в моем присутствии, считая, что вопрос уже утрясен. — Я попросила бы вас встретиться с нашим ведущим агентом, Дэном Кормораном. Введите его в курс и передайте дело ему.

— Не уверен, что располагаю такими полномочиями. По нескольким причинам.

— Проблем не возникнет. Подразделение секретной службы имеет законную власть над муниципальной полицией.

Я кивнул.

— В пределах города это так.

Она продолжала так, будто я ничего не сказал.

— И конечно, секретная служба располагает всеми ресурсами, необходимыми при любом расследовании. У нас все самое лучшее в мире. — Она посмотрела на меня поверх очков. — Разумеется, включая присутствующих.

Необыкновенное ощущение, когда твою задницу целует лидер свободного мира. Жаль, что я испытывал его лишь несколько секунд. Интуиция подсказывала мне, что меня подталкивают к краю, откуда возврата нет.

— Президент Вэнс, я хотел бы принять все это к сведению и дать ответ в ближайшие двадцать четыре часа — в письменном виде или лично, как вы предпочтете.

— Я пришла сюда не торговаться, детектив Кросс. Наша встреча — проявление вежливости, весьма необычное, кстати сказать. Я полагала, что такому человеку, как вы, не понравится, если начнут действовать через его голову. Я ошиблась. — Она встала. Поднялся и я. — Признаться, я удивлена. Мне говорили, что вы — человек разумный и патриот.

— Сейчас очень трудно быть патриотом, мадам президент.

После этого Вэнс даже не взглянула на меня. Последний раз я услышал ее голос, когда она сказала агенту по другую сторону двери:

— Проводите детектива Кросса. Мы закончили.

Тайна убийств все больше превращалась в чуму, которая распространялась, заражая и убивая всех, кто с ней соприкасался.

Адам Петоски внезапно сел на диване, потом встал, подняв все свои пять футов. Сердце его колотилось о ребра. Его разбудил не только обычный ночной кошмар, но что-то кроме него.

«Что это было?»

«Что теперь?»

В квартире было темно, светился только экран телевизора. Он смотрел «Ежедневное шоу», когда заснул, обретя утешение в тягучем юморе Джона Стюарта.

Теперь шла какая-то другая передача, люди смеялись и кричали что-то насчет потери веса. Может быть, это и разбудило его.

В эти дни ему постоянно сопутствовала паранойя. Адам целую неделю не выходил из квартиры. Он отключил все телефоны, жалюзи были закрыты в любое время суток, а мусор скапливался у двери черного хода. Адам забил эту дверь в ту ночь, когда ему не удалось уснуть ни на секунду.

Были вещи, которые Адам знал. За то, чтобы не знать их, Адам отдал бы все.

Противно было работать на Тони Николсона и его подружку Мару, наблюдать, как они химичат с бухгалтерскими книгами, и делать вид, что не замечаешь. Но оказалось, что не работать на него, не знать ничего о нем — еще хуже.

Взять хотя бы эту ночь. Адам встал с дивана пошатываясь. По пути к кухне он остановился. В сотый раз за эту неделю Адам почти чувствовал, что кто-то стоит за его спиной. И тут, он даже обернуться не успел, кто-то там действительно оказался.

Сильная рука обхватила его горло и сильно дернула. Ноги Адама оторвались от пола. Рот ему заклеили клейкой лентой. Он услышал, как ее отрывали, и ощутил, как она стянула ему губы.

— Не сопротивляйтесь, мистер Петоски. Будете сопротивляться, проиграете и умрете.

Жесткий палец уткнулся ему в спину между лопатками и подтолкнул к двери в спальню.

— Двигай. Сюда, друг мой.

Мысли Петоски заметались. Он привык иметь дело с цифрами, умел просчитывать возможности не хуже машины, и теперь весь его опыт говорил ему, что нужно подчиняться. Адаму даже стало немного легче — выполнять чьи-то указания после семи дней одиночества в этой крысиной норе.

В спальне мужчина включил свет. Петоски не знал его — высокий, белый, темные волосы с проседью. На его пистолете была насадка, глушитель называется, если он правильно все понимал по телевизору.

— Собирай вещи, — приказал мужчина. — Ничего не оставляй. Одежду, бумажник, паспорт, все, что потребуется в длительной поездке.

Петоски не колебался, но в голову ему пришли новые вопросы. Куда он отправляется? Что за длительная поездка? И каким образом ему убедить всех, что он никогда не намеревался ничего говорить ни одной живой душе?

Всему свое время, Петоски: одежда, бумажник, паспорт.

— Теперь шагай в ванную комнату, — велел мужчина. — Собери там все, что тебе понадобится.

«Правильно, — подумал Адам. — Ничего здесь не оставляй. Зубная щетка, паста, бритва… презервативы? Конечно. Почему не настраиваться позитивно?»

Сама ванна была маленькой — с трудом влезла между раковиной, унитазом и душем.

Петоски открыл аптечку, но тут кто-то снова ткнул его между лопатками.

— Залезай в ванну и садись, коротышка.

Это было бессмысленно, но сейчас все казалось странным. Его свяжут в ванне? Ограбят? Бросят?

— Нет, — сказал мужчина, — наоборот, чтобы голова была над сливом.

И внезапно все прояснилось. В первый раз Петоски закричал, и сам услышал, насколько слаб его голос под лентой. Вот, значит, как! Сегодня он исчезнет навсегда.

Он слишком много знал — знаменитые фамилии и их грязные секреты.

У меня оставалось все меньше и меньше людей, с кем я мог бы поговорить об этом деле. Мне повезло, что Нана была среди них.

В течение нескольких дней я держал язык за зубами. Казалось неправильным приносить дополнительный стресс в ее палату. Но шли дни, мои визиты постепенно стали обычным явлением, и я кое-что осознал. Если бы Нана была в сознании все это время, она каждый день требовала бы от меня отчета по делу Каролин. В этом я не сомневался.

Поэтому перестал молчать.

— Дела идут кое-как, старушка. Я про расследование убийства Каролин, — сказал я ей в тот вечер. — Признаться, я совсем запутался. Никогда не попадал в такую ситуацию. Во всяком случае, ничего подобного не припоминаю. Рамон Дэвис готов снять меня с дела. Бюро забрало себе все, я даже не знаю, чего они добились. Не поверишь, но Белый дом дышит мне в спину. А ведь они считаются хорошими ребятами, Нана. Не знаю. Все труднее и труднее уловить разницу. Будто кто-то сказал: можешь любить эту страну, но ненавидеть свое правительство.

Как обычно, в палате было тихо. Я слегка приглушал звук сердечного монитора, так что единственными звуками, кроме моего голоса, были шипение вентилятора и отдаленные разговоры сестер.