Победитель - Ежи Жулавский

Смятенная толпа ходуном заходила. Многие с ужасом слушали речи старика, словно перед ними и впрямь пророк, но нашлись и такие, кто бросился к нему с яростным криком, чтобы сдернуть вниз и вытолкать вон из храма. Но дорогу преградили зверского вида чужаки, полудикие рыбаки с Перешейка, которые и не в таких передрягах бывали. Они выставили грозно сжатые кулаки и громко кричали:

– Правду молвит пророк Хома! Долой Элема! Долой поддельного Победоносца!

У дверей закипела драка. Рыбаки отбивались отчаянно, но их было мало, так что в конце концов их вместе с Хомой вытолкали из собора. Но оказавшись на площади, они плотным кольцом окружили монаха и подняли к себе на плечи. И тот снова подал голос:

– Погубили Луну, обманщики, клятвопреступники! Разогнали братию святой девы Ады, мощи ее спалили! Храм ограбили! Опоганен он! Шерн расселся там, где Святое Писание берегли! Горе Луне, горе грешной и совращенной! Враг человеческий наслал Лжепобедоносца на обман людям, чтобы не ждали! И победы его один обман, не свершит он спасенья, худшее рабство грядет! Худшее зло! Неслыханное бесчестье!

Люди ахали от ужаса, но тут по мостовой загрохотал мерный шаг взвода солдат, посланных первосвященником. Вымуштрованные Победоносцем вояки в одну минуту сомкнутым строем рассекли толпу, отделили Хому от защитников и взяли его в железное кольцо. Нашлись желающие отбить, но Хома подал знак не препятствовать его мученичеству. Солдаты надели на него наручники и, выставив пики, попятились вместе с арестованным к крыльцу нового дворца.

Тем временем первосвященник Элем, пройдя во дворец через только что пристроенную галерейку, вызвал к себе Севина. Клеврет склонился перед ним в смиренной позе, как бы устрашенный гневом начальника, но в лукавых глазах, следящих за разъяренным первосвященником, то и дело мелькало что-то заговорщическое, более красноречивое, чем слова.

– Почему не исполнил, как было сказано? – неистовствовал Элем. – Почему дозволил Хоме явиться сюда?

Севин низко поклонился:

– Ваше Высочество в своей непогрешимой правоте неизменно отдает наимудрейшие распоряжения, но на сей раз препятствие заключалось в том, что собственными устами Вашего Высочества было запрещено посадить Хому под замок.

– Есть тысяча способов лишить человека охоты бродить по стране!

– Совершенно верно. И это моя вина как руководителя полиции Вашего Высочества, я не сумел среди этой тысячи сыскать ни одного надежного. К тому же долгое пребывание безумца среди рыбаков грозило серьезными последствиями. Его сторонники множились, сговаривались, дело шло к возникновению язвы на теле государственного организма. И тогда я позволил ему переходить с места на место и сеять зерна, однако нигде не дал собрать урожай. Теперь все зависит от воли Вашего Высочества. Ничего не стоит подавить пробившиеся кое-где ростки, но по обстоятельствам можно кое-где и не мешать им расти, если Вашему Высочество это представится желательным. Хома свое дело сделал, Хома задержан. Признаюсь, я обдуманно позволил ему проникнуть в собор именно сегодня, когда полученные из страны шернов благоприятные известия дают в руки силам правопорядка солидный противовес кощунственной болтовне сумасшедшего.

Элем задумался. Некоторое время сидел, не шевелясь, гладил изнеженными ладонями длинную черную бороду и в упор разглядывал Севина, но уже без гнева, а с долей восхищения. Начальник полиции стоял, потупясь, на губах у него блуждала едва заметная усмешка.

– Пусть его приведут сюда, – внезапно сказал Элем. – Хочу поговорить с ним лично.

Севин поклонился и вышел вон, а вскоре двое солдат доставили в кабинет старика в наручниках. Первосвященник жестом велел им удалиться и оставить его с глазу на глаз с арестантом.

Хома стоял, насупив брови и высоко подняв голову, отчасти довольный, что вот-вот начнется мученичество, которое он сам себе давно напророчил. И безмерно удивился, видя, что первосвященник дружелюбно подходит к нему и, прямо сказать, доверительно треплет по плечу. На замогильном лице старца явилась даже тень определенного разочарования, но тут же Хоме пришло в голову, что не иначе как его речи тронули закосневшее в грехе сердце первосвященника и наступила минута, когда довершение благого раскаяния зависит лишь от его красноречия. В приливе вдохновения он воздел скованные длани и начал прорицать:

– Грядут беды, беды неслыханные! Осквернят шерны всех дев людских, высохнет море Великое, схватится в камень земля и родить перестанет! Грядет погибель всякому, кто истинного Победоносца дожидаться не схотел и самозванцу предался! Изыдет пустыня хищная из предела своего и пожрет жилища людские и житницы, дабы самый след грешников обратился во тлен!

Он долго не мог остановиться, изобретая все новые кары на головы грешников, но в конце концов притомился и замолк, решив, что пронял-таки первосвященничью душу. Удивляло одно: почему Элем не падает на колени и не кается? Рыбакам и четвертой доли сказанного хватало, чтобы они в страхе попадали ниц и покаялись не только в прошлых грехах, но и в будущих, за чад и потомков своих.

Элем выслушал пророка сдержанно и сосредоточенно, хотя и с непонятной усмешечкой – казалось, он мысленно взвешивает смысл и весомость прорицаний. При каждом удачном и звучном обороте первосвященник с пониманием кивал, а когда пророк начинал повторяться или делался нуден, Элем неодобрительно морщился. Дослушав до конца, удовлетворенно улыбнулся.

– Неплохо, неплохо, – сказал он и потрепал Хому по плечу. – Там, в Полярной стране, я и знать не знал, что ты у нас такой речистый. Ни дать ни взять, пророк.

Поведение первосвященника показалось Хоме несколько несоответственным, но, не желая оттолкнуть душу, близкую к покаянию, он грешника не попрекнул, а начал прикидывать, с какого боку продолжить удачно начатое дело взращения доброго семени.

Тем временем Элем сел и велел Хоме приблизиться. Долголетняя привычка к смиренному послушанию заставила Хому поспешно подойти, он уже готов был отвесить поясной поклон давнему настоятелю, однако вовремя припомнил о перемене в своем положении Но возможности продолжить речь на свой лад не получил, потому что первосвященник сбил его с толку вопросом:

– А теперь скажи мне, Хома, по какому такому поводу ты решил, что прибывший с Земли Победоносец вовсе не Победоносец? Только не пророчествуй, а постарайся выразиться четко и ясно.

Хома свел руки, насколько позволяли наручники, и начал отсчитывать по пальцам:

– Перво-наперво, мертвые не восстали к нему с поклоном, как было писано. День не сделался вечный, как у пророков сказано, а по-старому приключается ночь – это два. Не расступилось море, чтобы ему на шернов иттить – это, стало быть, три. Не сам он шернов побивает, а людям велит – это четыре Мертвые не восстали – это пять…

– Было, было, – перебил Элем. – Ну-ка, еще что-нибудь!

Хома взъярился, в нем снова ожил пророческий пыл, менее обременительный, чем мелочные подсчеты. Но первосвященник вовсе не собирался терпеливо слушать, как слушал прежде. Он довольно грубо прервал поток ввергающих в дрожь предсказаний, вызвал солдат и велел отвести пророка в тюрьму.