Распутник - Грэм Грин

Мадам, сегодня Вы были явно не в духе, поэтому я и ушел; надеюсь, что завтра мне повезет больше; а до тех пор позвольте мне утаить от Вас (и от любого человека, которого Вам вздумалось бы нанять следить за мной) точное место моего пребывания и характер времяпрепровождения; затаитесь на время и Вы, довольствуясь простым осознанием того факта, что Вы не в силах любить, мисс [Барри], с той силой — или хотя бы в половину той силы — как я. Спокойной ночи.

Элизабет Барри: «царица наслаждений» (Рочестер)[58]

Поначалу Рочестер ревнует не к мужчинам, а к женщинам; ревнует не как любовник, а как объект их досужих россказней; особую тревогу вызывает у него некая «стройная дама»:

Не знаю, кто больше виноват в этом — ты, любящая лишь чуть-чуть, или я, тяготеющий в чувствах к чрезмерности и необузданности; хотя понятно, что быть наполовину нежной столь же скверно, как быть полоумным; в любом случае, идет ли речь о разуме или о любви, полнота безумия предпочтительнее его половинчатости. Если ты примешь по этому вопросу мою точку зрения, мне будет проще привлечь твое внимание к тому, что ты в существенной мере обделяешь и мою страсть, и меня самого, ступая по тропе плоти и дьявола; я имею в виду всех глупцов, принадлежащих к сильному полу, и всех дур, принадлежащих к слабому, — ту толстуху и ту стройную даму, которые в один голос ежедневно внушают тебе, какой пагубой чреваты для тебя уступки мужчине, который любит тебя как никто другой. И мне, из последних сил уверяющему себя в собственном счастье, отчаянно не нравится, что ты, будучи так не похожа на этих женщин во всех мыслимых и немыслимых отношениях, соглашаешься с ними в одном-единственном. Эти строки написаны в состоянии между сном и бодрствованием, и мне не хотелось бы отвечать за них; но после того, как мне приснилось, что ты в гостях у мисс Н. с пятью-шестью глупцами и дурами — и той самой стройной дамой, — я пробудился в неподдельном ужасе, страхе и смущении и тут же бросился писать тебе это письмо с тем, чтобы ты развеяла мои страхи и сделала меня счастливым в той же степени, в какой я сохраняю тебе верность.

Выходит, его страхи еще можно было развеять, а вызваны они были дурными снами и некими женщинами — толстухой, стройной дамой и той соседкой, что, придя в гости, держалась сущей шпионкой. Порой он срывался в присутствии мисс Барри на какую-нибудь грубость, но, воротясь домой, всякий раз приходил в себя и разражался письменным покаянием, в котором вновь и вновь пародийно обыгрывались религиозные мотивы:

Мадам, пока я не исправлю манеры своего поведения, мне стыдно взглянуть Вам в глаза. Однако видеть Вас мне столь же насущно необходимо, как дышать; увидеть Вас — или умереть, так стоит для меня вопрос. Но если это так, то лицезрение Вас означает для меня жизнь, и поэтому мне остается лишь исповедоваться Вам, благоговейно проникнувшись истинным раскаянием. Да, до сей поры я был многогрешен, был глубоко болен, но примите мою исповедь и позвольте обещанием грядущего рвения и трепетного служения вырвать у Вас слова прощения и отпущения, ибо кощунственная клевета, с которой я обрушился на Вас, мой ангел, прошлым вечером, может быть прощена и избыта лишь дальнейшим допущением меня к Вашим невыразимым усладам, описать которые бессилен даже всепроникающий язык. Аминь.

Ревность стала своего рода религией: «сомнения ревнивца, трепет, страх». Но в ревнивых попреках было не больше грубости, чем веры в их обоснованность Возможно, именно тогда Рочестер и написал знаменитую «Песню»:

Душа красавицы нежна,

Как взгляд, каким дарила

В тот первый раз, когда она

Меня поработила.

Но переменчива, увы,

И так непостоянна,

Что, веря голосу молвы,

Жду миг любой обмана.

И это, куда более совершенное, стихотворение:

Мелькнет в Ея объятьях век —

Быстрей, чем зимний день:

Закончив мимолетный бег,

Скользнет в ночную тень.

Но ах! Как медленно текут

Часы Ея вдали:

По милям мертвенных минут

Мгновенья поползли.

Тиха тогда моя душа,

Хоть сердце все в крови

И грудь застыла, не дыша,

Могильником любви.

Не презирайте, мудрецы,

Влюбленного глупца —

Он мир прошел во все концы,

Жизнь прожил до конца.

Когда бы вы хоть раз Ея

Увидели на миг,

То обезумели б, как я,

И сорвались на крик.

Но не суди нас даже тот,

Кто, видя наш разлад,

Подумает: влюбленных ждет

Собственнотворный ад.

Священна ревность, ибо в ней

Заветный эталон

Того, что нет любви сильней

И что любовь не сон.

Источник счастья мутноват,

Хоть сладко припадать

И пить, не глядя, все подряд, —

А боль не может лгать.

Попрек любовный не порок;

Напраслина — и та,

Крепя союз на вечный срок,

По-своему свята.

В декабре 1677 года родился ребенок. Рочестер болел в деревне; двумя месяцами раньше, в послании Сэвилу, он назвал себя «почти полностью слепым паралитиком, уже всерьез и не чающим когда-нибудь вернуться в Лондон». О том, что он стал отцом, поэт узнал из письма того же Сэвила — из письма, содержащего завуалированный упрек:

Главная новость, которую я должен тебе сообщить (а об этом мне сказал прошлым вечером сам король), такова: мисс Барри родила твоей светлости дочь; роль вестника для меня в этом случае — и честь, и радость. Не уверен, что с ней все в порядке, потому что ее подруга и покровительница из Мэлла (стройная дама, толстуха или шпионящая соседка? — Г. Г.) в последнее время только и жалуется на ее — и собственную — бедность, наверняка не без намека на нехватку то ли щедрости, то ли мужества у твоей светлости, потому что в противоположном случае ты позаботился бы о даме, не отказавшей тебе в своих милостях по всей шкале.

Проступок Рочестера объяснялся не скаредностью и не исчезновением былой привязанности. Поэт был не только тяжело болен, но и кругом в долгах. Богатством Рочестер не отличался никогда, потому что его отец ухитрился потерять родовое именье; конечно, женился он на богачке, но на ее деньги не посягал. Его собственные доходы зависели от короля. Как постельничий он получал тысячу фунтов в год; как распорядитель в Вудстоке — чуть больше; Карл лишь от случая к случаю жаловал ему кое-что сверху. На жизнь при дворе этого было мало, и как раз в том году, когда мисс Барри родила Рочестеру дочь, кредиторы посягнули на основной источник его доходов. На имя лорда-казначея был подан целый ряд жалоб на Рочестера; ограничимся в иллюстративных целях одним примером: некая Агнесса Карсон писала, что граф, одолжив у нее сто фунтов, в качестве единственного возможного залога после долгих препирательств сослался на свое ежегодное жалованье, из которого она и просит лорда-казначея Денби вычесть указанную сумму в ее пользу. Правда, на письмо была наложена резолюция: «Отказать».