Пляжное чтение - Эмили Генри

– Погиб в огне.

Мы должны были встретиться с Дэйвом в «Олив Гарден». По дороге туда Гас предупредил меня, что Дэйв в прошлом алкоголик.

– Три года как в завязке, – сказал Гас, пока мы ждали у стойки. – Я уже пообещал ему, что мы ничего пить не будем.

В ожидании Дэйва мы заказали пару газированных напитков. У нас не возникало проблем с тем, чтобы разговаривать в машине, но сидеть друг напротив друга в приватной кабинке «Олив Гарден» было совсем другим делом.

– У тебя нет такого чувства, словно твоя мама только что подбросила нас сюда, прямо перед школьным выпускным балом? – спросила я.

– Я никогда не был на выпускном, – сказал он.

Я показала жестом, что играю на скрипке, и в этот момент поняла, что понятия не имею, как музыкант на самом деле держит скрипку.

– Что это? – спросил Гас ровным голосом. – Пантомима?

– Я держу скрипку, – ответила я.

– Нет, – возразил он. – Не знаю, как правильно, но могу с уверенностью сказать, что это не есть правильно.

– Серьезно?

– Да, серьезно. Почему твоя левая рука вытянута так прямо? Разве скрипка должна балансировать на ней? Скорее уж, эта ладонь ближе к шее.

– Ты просто пытаешься отвлечь меня от трагедии, согласной которой ты пропустил собственный выпускной.

Он рассмеялся, закатил глаза и подался вперед на своей скамейке.

– Но каким-то образом я выжил, и мое нежное сердце осталось нетронутым, – сказал он, повторяя мои же слова с того вечера на ярмарке.

Теперь уже я закатила глаза. Гас улыбнулся и стукнул меня коленом под столом. Я ответила тем же. Мы посидели так с минуту, улыбаясь друг другу над корзинкой хлебных палочек. Тут мне показалось, что в груди у меня закипел чайник, я снова как будто бы чувствовала на себе его мозолистые руки. То, как они убирают мои волосы с шеи, пока меня тошнит в мусорное ведро. Руки Гаса на своих бедрах и талии, когда мы танцевали в тесном и потном подвале студенческого братства – его небритая челюсть чуть царапает мне висок.

Он отвел от меня взгляд, чтобы проверить телефон.

– Опаздывает на двадцать минут, – заметил он, не глядя на меня. – Я дам ему еще десять минут, прежде чем позвонить.

Позвонить пришлось, но Дэйв не ответил на звонок Гаса. Он не отвечал ни на текстовые сообщения Гаса, ни на его голосовые сообщения, и вскоре мы уже на час и двадцать минут погрузились в неторопливое поедание хлебных палочек. Официантка Ванесса начала всерьез обходить своим вниманием наш столик.

– Иногда такое случается, – сказал Гас. – Они пугаются и меняют свое решение. Думают, что готовы говорить о чем-то, когда на самом деле это не так.

– Что же нам делать? – спросила я. – Может, еще подождать?

Гас открыл одно из меню на столе. С минуту полистал его, затем указал на фотографию голубоватого напитка с торчащим в нем розовым зонтиком.

– Этот коктейль? – предложил он. – Я думаю, мы так и поступим.

– Вот черт, – сказала я. – Если мы сейчас выпьем, я не смогу завтра работать.

Гас поднял бровь:

– Ух ты, оказывается, все это время я вел образ жизни писателя любовных романов и даже не подозревал об этом.

– Вот видишь, ты был рожден для этого, Август Эверетт.

Он вздрогнул.

– Зачем ты так делаешь? – не выдержала я.

– Что? – спросил он.

– Август Эверетт, – повторила я, и его плечи снова приподнялись, хотя на этот раз чуть более сдержанно.

– Вот это.

Гас призывно поднял меню, когда Ванесса пыталась проскочить мимо нас. Официантка резко остановилась, как хитрый койот[37] на краю обрыва.

– А вы не могли бы раздобыть нам две такие синие штуки? – спросил Гас.

Его глаза сверкнули сексуальным и одновременно пугающим рентгеном, и краска бросилась ей в щеки. Или, может быть, я проецировала на нее то, что происходило со мной.

– Ну конечно.

Она умчалась прочь, а Гас снова уставился в меню.

– Август, – позвала я.

– Черт, – он вздрогнул.

– Ты действительно не любишь делиться своими мыслями с другими людьми, не так ли?

– Не особенно, – ответил он. – Ты уже знаешь про мою блевотофобию. Еще немного, и с тебя придется взять подписку о неразглашении.

– С радостью, – согласилась я.

Гас вздохнул и наклонился вперед, положив руки на стол. Его колено задело мое под столом, но ни один из нас не отодвинулся, и весь жар в моем теле, казалось, сосредоточился там.

– Об имени Август, – сказал он. – Единственным человеком, называвшим меня так, был мой отец. Это имя обычно произносилось с неодобрением, а иногда он кричал от ярости.

Мой желудок скрутило, а во рту появился кислый привкус, когда я попыталась что-то ответить. Мне невольно пришла в голову мысль поискать его личный след в чужой истории, которую он собирал по кусочкам в течение нескольких дней. Его мать оставалась с отцом, чего бы это ни стоило, и отчасти это привело к тому, что ее сын научился ненавидеть свое собственное имя.

Взгляд Гаса оторвался от меню. Он выглядел спокойным и серьезным, но это был опытный и закрытый взгляд, слишком далекий от той манящей открытости, которая иногда появлялась на его лице, когда он глубоко задумывался, пытаясь понять какую-то новую информацию.

– Прости, – беспомощно пробормотала я. – Твой отец был негодяем.

У Гаса перехватило дыхание от смеха:

– Почему люди всегда так говорят? Тебе не нужно извиняться. Это в прошлом. Я сказал тебе об этом не для того, чтобы ты пожалела меня.

– Ну, ты сказал мне, потому что я спросила. Так что, по крайней мере, позволь мне хотя бы извиниться.

Он пожал плечами:

– Все нормально.

– Гас? – спросила я.

Он снова посмотрел мне в глаза. Это было похоже на теплый прилив, окативший меня с ног до головы. Выражение его лица меж тем сменилось откровенным любопытством.

– А какой была ты? – спросил он.

– Что?

– Ты достаточно знаешь о моем детстве. Теперь я хочу узнать о малышке Январии.

– О боже, – вздохнула я. – Там было так много всего.

От его смеха задрожал стол и мои внутренности начали шипеть, как шампанское.

– Дай угадаю. Ты была шумная, рано созревшая. Комната, полная книг, организованная таким образом, что найти что-либо могла только ты. Твое общение было замкнуто на семье и паре близких друзей, с которыми ты, вероятно, все еще регулярно общаешься. Но также ты общалась со случайными знакомыми, следя за событиями их жизни. Ты была тайным суперотличником, который должен быть лучшим в чем-то, даже если никто другой об этом не знает. Да, и склонна к жонглированию или чечетке, словом, к какой-то ерунде, чтобы только привлечь внимание.