Леди в бане - Виктор Рябинин

– Так ведь новую жизнь начать хочется. Тут уж за ценой не постоишь, – Нора вздохнула. – А тебе, Петя, спасибо за дельный совет о другом районе.

– Не за что, – вырвалось у меня. – И удачи тебе на новом поприще! – уже в спину крикнул я от всего сердца.

На том и расстались. Без пошлости.

Встретились мы со старой знакомой почти через год.

– Эллеонора, – заорал я через улицу, – здравствуй, дорогая! Как дела?

Подбежал вплотную и вижу – она вся цветёт и благоухает. Знать нашла своё женское счастье. Заколосился я от радости за ближнего.

– Я уже полгода как Людмила, – сразу сообщила мне новость. – С той поры, как замуж вышла.

Тут я ещё больше обрадовался и стал желать наилучшего.

– А лучше и не надо, – заскромничала Люся. – Я ведь и не думала, что любовь может быть такой чистой. До сих пор не верится. Муж с меня глаз не сводит, да и я в нём души не чаю.

Дальше за неё радоваться я не мог, достигнув предела ликования.

– Значит, скоро детки пойдут, старость скрасят, – предсказываю Людмиле. – Небось, старое, как кошмарный сон вспоминается.

– Почему это? – вроде, как и не поняла она меня. – Я давно на прежней работе восстановилась. Клиент косяком прёт.

Тут уж я ничего не понял. Думаю, определённо за это время кто-то из нас сильно головой прохудился. Спросил по инерции:

– Мужа не хватает, что ли?

– Да супруг тут ни при чём, – отмахнулась Люська. – Он мою деятельность вполне одобряет. Работа как работа. Даже совет может дельный дать, когда я с ним воспоминаниями делиться начинаю.

Следующий вопрос я задал одними глазами и отвалившейся на грудь челюстью.

Однако, собеседница поняла.

– Он у меня чистый теоретик, – снисходительно разъяснила. – Ему ещё в детстве где-то что-то прищемило, так он до сих пор в мальчиках ходит. Но зато какая возвышенная любовь! Безо всякой постельной грязи. И у нас дома всё как у людей. А здесь я в командировке.

– А он не… – выдохнул я, касаясь указательным пальцем виска.

– Да ты что! – возмутилась Люська. – Вполне современный человек. Начитанный как классик. Ведь любовь любовью, а производственные отношения полов совсем другое дело, – запела она с чужого голоса. – Кто не работает, сам знаешь, чем занимается. А я и мужа обеспечиваю, и на старость откладываю. Теперь-то у меня голова романтикой не забита.

– Зря, значит, операцию делала, – посочувствовал я на всякий случай, так как говорить далее было не о чем.

– Это как сказать, – вдруг оживилась бывшая подруга. – Калибр-то у меня изменился в сторону уменьшения. Значит, не зря страдала.

– Молодец, природу обмануть сумела, – уже напоследок ещё раз порадовался я за Люську. – Ну прощай. Даже не знаю, каких успехов тебе ещё пожелать.

– Да никаких, – искренне сказала она и добавила: – Хороший ты, Петя, человек и мужик. До конца женщину выслушать умеешь. А не то, пойдём ко мне, угостишься. Я тут недалеко комнату снимаю.

Так и пошли. Под руку. Она весёлая, а я почему-то задумчивый.

И что интересно, мы в тот вечер так и не опустились до телесной дружеской связи. Почему-то на платоническую любовь потянуло.

Домой шёл, и всю дорогу мысль терзала – вроде, я и ущемиться за последнее время нигде не успел, но почему же тогда такое пренебрежение к бесплатному приложению сил? Может, от того, что рога некому ставить, а потому и охотничьего азарта нет? Или с утра не с той ноги встал? Так до конца и не понял. Одним словом, очередная загадка природы человека вышла.

Туман сырым несвежим саваном смрадно накрывал Чёртбыбральские торфяные болота, неопрятно раскинувшиеся на многие мили окрест. Мёртвый лунный свет едва пробивался сквозь его вязкую пелену, смешанную с болезнетворными испарениями Бредбрехской трясины, непроходимая топь которой таилась где-то посередине здешних гиблых мест. Все звуки ночи вязли и растворялись в этом тоскливом и грязном мареве, превращаясь в неясные шорохи и вздохи, придавленной ядовитым смогом ночной жизни.

Вот уже трое суток, как я и мой верный друг мистер Шуррик Хломс находились в секрете от ещё неясного противника.

Уже трое суток, томясь в жидких зарослях вереска и хвощей днём или лёжа в придорожной канаве ночью возле единственной тропы, берущей начало у Ваучервиль-холла и петляющей по болоту к местам добычи торфа, мы пытались разгадать жуткую тайну этих проклятых богом мест.

Трое суток мы стоически переносили отсутствие горячительных и кофе, отхожих мест и овсянки, но грязные манжеты и нечищеная обувь уже начинали выбивать нас из колеи здравого смысла. И лишь тихий наигрыш на флейте отрывков из любимых опер Хломсом, да чистка револьвера и пересчёт патронов мною, позволяли на короткое время приобретать равновесие в умах.

– Дорогой Ваксон, – на исходе четвёртой ночи вымолвил мой друг. – Нам необходимо незамедлительно вернуться в Ваучервиль-холл и обследовать курятник.

Я, как обычно, не поймал нить рассуждений моего друга, но, зная его немногословность и причудливость логических умозаключений, не стал спорить, а лишь немногословно возразил:

– Какого дьявола мы валялись здесь колодами четыре ночи, а теперь спешно потащимся назад с остатками провианта? Не лучше ли не спеша позавтракать, а отдохнув после ланча, вернуться к хозяину Ваучервиль-холла налегке и объявить, что тайна болот погребена в трясине?

Мистер Хломс по своей вредной привычке не ответил, а лишь посмотрел на меня с сожалением, но любезно. Я тут же засобирался и, побросав в мешок нехитрые пожитки и схватив корзину с провизией, поспешил за другом по расползающейся под ногами дороге, к тому же истерзанной колёсами повозок, вывозивших торфяные брикеты от болот, куда они доставлялись вручную с места разработок каторжниками Йолкпалкинской тюрьмы. Шуррик Хломс невозмутимо шёл впереди, поигрывая тростью и на флейте, а в его голове, как обычно, раскручивалась пружина расследуемого нами дела. И у меня под шапкой волос роились мысли и не всегда пустые.

До Ваучервильского замка было часа три непролазной грязи и липкого тумана, поэтому я вновь попытался собрать воедино в своей крепкой голове факты, приведшие нас в эту глушь.

* * *

Недели две тому назад в пасмурное лондонское утро, когда мы с Хломсом, закончив завтрак в нанимаемой нами на паях квартире на Брокер-стрит, тринадцать, предавались размышлениям и хандре в связи с застоем в преступном мире, нас неожиданно потревожило посещение владельца Ваучервиль-холла – сорокапятилетнего сэра Гарри Пройддоха Ваучервильского. Взволнованный, с лицом цвета снятого молока, он поведал нам странную и таинственную историю.

Но прежде всего надобно заметить, что, как кстати утверждала и левая пресса, сэр Гарри, кандидат от партии либералов демократического толка на предстоящих выборах в правое крыло парламента, был хорошо известен среди скотопромышленников северной части Англии своим благородством и знатностью происхождения по материнской линии, урождённой сквайерши фон Гроссенблуд. В силу своей врождённой скромности жил он уединённо и безвылазно в родовом замке Ваучервилей, являясь наследником никем не слыханного состояния своих забытых предков, сколоченного от умной продажи торфа на торгах и имущества с молотка, а также прибыльных операций в Южной Африке по доставке рабочих рук в Новый Свет. Но сейчас сэр Гарри отошёл от дел, занимаясь политикой невмешательства, родовые земли сдавал в аренду местным аграриям, а за замком и оставшейся в местной скобяной лавке недвижимостью посильно присматривало минимальное количество прислуги: кухарка, она же экономка, пекарь и скотник, выполняющий нехитрые обязанности домашнего лекаря. И единственной привязанностью сэра Гарри были псы дворовых пород, с которыми он проводил всё своё время, свободное от бескорыстной тяги к труду на поприще.