Наложницы. Тайная жизнь восточного гарема - Шапи Казиев

Жаждущие развлечений дамы наблюдали за уморительными проделками шутов и бросали им монеты. Несмотря на явные успехи, шуты во дворце не задерживались – их выживали карлики, ревностно оберегавшие свои привилегии и не терпевшие конкурентов.

Когда вместе с европейскими веяниями в Турцию проник и театр, дамы гарема не захотели оставаться в стороне от столь волнующего и приятного прогресса. Они употребили все свои способности, чтобы убедить султана в экстренной необходимости открытия в серале своего театра.

Видимо, султан и сам был не против новых увеселений, а потому соблаговолил отдать соответствующий приказ.

«Чтобы достигнуть этого, – писал Осман-Бей, – собрали всех хорошеньких девушек и взяли от каждой кальфы субъектов наиболее способных к изучению музыки, танцев и пантомимы. Таким образом, при помощи некоторых усилий и множества денег удалось сформировать полный оркестр, кордебалет и труппу комедианток. Оркестр совершенно полный, как бы оркестр какого-нибудь гвардейского полка, с тою только разницей, что в серале женщины бьют в барабан и играют на тромбоне.

Что же касается до танцовщиц и комедианток, то они дают представления в восточном вкусе, а также и в более систематическом и выработанном вкусе Западной Европы. Эти представления давались сначала в залах сераля, куда иногда допускались некоторые камергеры и любимцы его величества. Абдул-Меджид сделал еще шаг вперед по этому пути, выстроив рядом с дворцом красивый театр.

Представление в гареме. Художник Винченцо Маринелли

Я уверен, что мои читатели хотели бы знать, каким образом удалось обучить этих черкешенок изящным искусствам, которые с таким трудом даются в Европе Дело объясняется очень просто. Пригласили таких профессоров, как Доницетти, Гаттелли и проч., и поручили им обучение молодых воспитанниц.

Но каким же образом султан допустил в свой гарем мужчин и, что еще хуже, учителей музыки, и поручил им воспитание своих молодых черкешенок?…Когда наступает час уроков или репетиций, ученицы выстраиваются в колонны с отрядами евнухов впереди и сзади. Это войско вводится таким образом в залу, где даются уроки, и выслушивают их, причем учителя не смеют слишком близко подойти к девушкам, а эти последние отбросить свои покрывала.

Число артисток простирается приблизительно до 200, что составляет уже довольно почтенный контингент земных гурий, искусство которых должно облегчать падишаху бремя государственных дел.»

Мода на Восток, захлестнувшая Европу в XIX в., привела гаремы, зачастую вымышленные, не только на страницы романов или полотна живописцев, но и на театральную сцену.

Если европейский театр был новшеством, то традиционные представления марионеток были жанром повсеместным и любимым всеми. Это был театр теней, в котором мастерски сделанные куклы разыгрывали презабавнейшие, а порой и остросатирические действа.

«Спектакль давался в саду, под деревьями; низкие табуреты для местных жителей и соломенные стулья для гяуров представляли собой партер, – писал Т. Готье. – Публика собралась многочисленная. От трубок и наргиле поднимались в воздух голубоватые спирали, сливаясь в ароматный туман над курильщиками, а головки трубок светились на земле, как светлячки. Синее ночное небо, усыпанное звездами, служило потолком, а луна заменяла люстру; официанты сновали взад и вперед, разнося кофе и воду, без которых не обходится ни одно турецкое зрелище.

Хадживат и Карагёз – традиционные персонажи турецкого театра марионеток

…Театр кара-геза устроен еще проще, чем балаганчик Полишинеля: угол между двумя стенками затягивают плотной тканью, в которую вставлен прозрачный белый квадрат, высвечиваемый сзади одной-единственной плошкой. Роль оркестра принимает на себя бубен. Импресарио стоит в треугольнике из двух стен и занавеса, двигает фигурки и произносит за них текст.

Квадрат, где предстояло двигаться маленьким актерам, светился во тьме, притягивая нетерпеливые взгляды. Вскоре между полотном и пламенем плошки возникла тень. Прозрачная разноцветная фигурка прильнула к газовой ткани. Это был китайский фазан на кусте. Вздрогнул и загудел бубен, и пронзительный гортанный голос затянул протяжную монотонную песню в неуловимом для европейских ушей ритме. Пение звучало в полной тишине, ибо при появлении фазана шум разговоров и тот невнятный гул, какой неизбежно создает всякое скопление людей, даже самых спокойных, внезапно смолкли. В переводе на наш театральный язык это были поднятие занавеса и увертюра.

…Взрыв смеха возвестил о появлении Карагёза, и гротескная фигурка высотой в семь-восемь дюймов, нелепо жестикулируя, остановилась перед оградой.

Карагёз заслуживает отдельного описания. Его маска – разумеется, существующая лишь в виде силуэта, как того требует принадлежность к театру теней, – являет собой довольно удачную карикатуру на турецкий тип…

…В отличие от марионеток Серафена он не выделяется черным непроницаемым силуэтом на промасленной бумаге, а расписан прозрачными красками, как картины волшебного фонаря. Его можно сравнить с фигурой витража, извлеченной из композиции вместе со свинцовой оправой.

Представления марионеток не только веселили или осмеивали, их использовали и для того, чтобы иносказательно донести до владык то, что беспокоило народ, или сообщить о преступлениях в его окружении. Подобно «Гамлету» В. Шекспира, театр марионеток дал понять султану Абдул-Меджиду об опасности, грозящей его наследнику, которого тайно терзала супруга султана Бессиме.

«Никто не осмеливался донести султану о всех этих жестокостях; влюбленный Абдул-Меджид не поверил бы ничему, и тогда горе доносчику! – писала Мелек-Ханум. – Однако один из верных слуг нашел возможность довести о таковом положении дел до сведения своего владыки, не подвергая при этом себя ни малейшей опасности. Приглашенный для развлечения султана дать представление, называемое «Кара-Гез», он составил для этого случая несколько небольших пьес, род комедии, в которых решился изобразить перед своим государем влюбленного султана, женящегося на невольнице, и султаншу, сводящую любовные интриги с самыми низшими слугами своего дворца, жестоко обращающуюся с наследником престола, и под конец умерщвляющую его, и что все это прощается ей ее очарованным и слабым мужем.

Абдул-Меджид понял намек. Он послал за юным принцем, расспросил его, увидел на его теле следы жестокого обращения и получил от него признание во всех вынесенных им страданиях. Читатель, может быть, подумает, что после всего этого султан вне себя от ревности за ее поведение и преисполненный негодованием за своего сына, немедленно отдал повеление, по старому обычаю, завязать ее в мешок и бросить в море. Совсем нет. Оправившись весьма скоро от своего гнева, он послал за Валиде-Султаншей, и не говоря ей о причинах, побуждающих его действовать таким образом, отдал ей приказание отправить Бессиме-Ханум на следующее же утро со всеми ее драгоценностями, полученными ею от него, в загородное помещение, которое он назначил для нее».