Прапор и его группа - Анатолий Гончар

А приготовленный общими стараниями двух замов суп удался, действительно удался. Пожалуй, он был гораздо лучше, чем изготовленный Ефимовым стол, но просуществовал меньше…

Боевое распоряжение на этот раз пришло только на две группы. Кроме того, майору Пташеку оно не понравилось сразу. И если зона основных действий второй роты итак была в основном «в краю непуганых идиотов», то район, в котором предстояло работать группе Лыкова и Простова, мог запросто называться «краем непуганых идиотов в квадрате».

— Местность, определённая вам как районы разведки, входит в зону ответственности соседнего отряда, — тыкая пальцем в карту, Пташек доводил обстановку. — Вот здесь, вот здесь и вот здесь — старые базы. Минные поля у вас на карте отмечены. Тебя, — он посмотрел на стоявшего напротив Лыкова, — буду десантировать здесь, тебя — взгляд уперся в лейтенанта Простова — здесь. Место эвакуации намечаем здесь.

— Что надо найти? — Лыков попробовал изобразить беззаботную улыбку.

— Как всегда, — стоявший тут же Водопьянов улыбался не менее радостно, — ищем чехов, базы, схроны, тайники. Только желательно не искать ногами мины.

Теперь хмыкнули почти все, но оставшийся серьёзным Пташек одним жестом остановил развеселившуюся братию и продолжил…

Находившийся тут же в палатке Ефимов ждал удобного момента, что бы обратиться к заместителю комбата и напомнить о его обещании. Но подходящего момента не было. Не вмешиваться же в самом деле в постановку задач? Что ж, времени до выхода было ещё достаточно.

Младший сержант Поветьев, радист со сто сорок второй, заглянул в палатку в тот момент, когда дело уже близилось к завершению.

— Товарищ майор, — все повернулись вошедшему, — Вас в группировку. Срочно.

— Я же только оттуда… — недовольно начал Пташек, но оборвав себя на полуслове, скомандовал: — Поветьев, давай броню на выезд…

— Есть, — голова связиста исчезла за брезентовым пологом, и тотчас же со стороны улицы раздался его зычный голос:

— Маюрников, на выезд.

— Позагорал, ежкин кот, — недовольное бурчание водителя БТРа было слышно аж от противоположного края ограждения. — Сурков, — в свою очередь рявкнул Маюрников, и в ответ ему раздалось такое же недовольное, да ещё к тому же и сонное ворчание башенного стрелка.

— Чё орешь, блин?!

— Чё, чё, — передразнил водитель, — лезь на броню, нам на выезд.

— У чёрт, — выбравшийся из-под колёс БТРа Сурков тащил за собой светло-зелёный армейский коврик, — опять выспаться не дали.

— А что ты всю ночь делал? — запрыгивая на броню, поинтересовался Маюрников.

— Грезил о будущей жизни.

— О бабе ты грезил, а не о жизни. Полночи под ухом ворочался, а полночи храпел.

— Не храпел, а выводил рулады, — возразил башенный, придав голосу, как ему казалось, величественно-поэтический тон.

— Рулады, — водитель хмыкнул и полез в люк. Сурков же подсунул под задницу специальную подушечку и, свесив ноги в командирский люк, остался сидеть на броне. БТР взревел и тронулся с места, выезжая на площадку перед командирской палаткой.

— Поехали, — Пташек приземлился на поролонку и положил свой АКС с по- Афгански спаренными магазинами на колени, больше боеприпасов при нём не было. С другой стороны башни уселись капитан Никишин в разгрузке с АКМСом в руках и лейтенант Простов в новой, покупной горке, в такой же новой, «сплавовской» выше крыши забитой боеприпасами разгрузке, в правой руке АК-74М с ГП — 25, на поясе кобура с АПСБ. Пташек покосился на столь солидно экипированного группника, но ничего не сказал.

О чём шла речь в группировке, Пташек и ходивший вместе с ним Никишин распространяться не стали, только майор приехал злой и слегка ужаленный зелёным змием, а капитан хоть и не выглядел мрачным, но плевался и непрестанно матерился.

— Иваныч, и много там чего довернули? — Водопьянов, только что вылезший из палатки и ещё не привыкший с яркому свету, стоял враскоряку и не видя лица приближающегося командира, весело лыбился.

— А, — отмахнулся Пташек и направился прямиком к кунгу ГАЗ шестьдесят шестого. Майор хоть и проводил весь день в офицерской палатке, на ночь непременно уходил спать в кунг.

— Витальевич, — поняв, что ответа от замкомбата ему не дождаться, старший лейтенант переключился на ротного, — что вам там сказали? Вон Иваныч как ужаленный пролетел.

— Да он и есть ужаленный. Чекушку купил и в одно горло засосал. А насчёт группировки что сказать? Не хрена им делать, вот и дёргают каждые пять минут. Потому Иваныч и злится, что как горные козлы туда поскакали, а зачем, ради чего…

Этот разговор слышали все, но никто, даже ездивший вместе с Пташеком и Никишиным Простов не усомнились в искренности ротного, никто, кроме Ефимова. Каким-то внутренним чутьём старого вояки он понял, что за словами о бесполезной поездке стоит нечто большее и это нечто не слишком приятное. Даже скорей неприятное вовсе.

То, что его мысли текли в верном направлении, Сергей понял, когда ротный вызвал уходивших на БЗ группников и приказал им пополнить боезапас ещё на одно БК.

— Ходить вам много не придётся, — аргументировал свое решение Никишин, — а район духовский. Так что дополнительные патроны лишними не будут.

— Куда ещё набирать, — разведя руками, неслышно пробормотал Лыков, но повторить свой протест чуть громче не решился.

А Ефимов с нетерпением ждал, когда Пташек вылезет из шестьдесят шестого и можно будет обговорить возможность участия в предстоящем боевом задании. Но замкомбата не появился ни через час, ни через два, а время бежало вперёд и, наконец, наступила ночь.

Спать не хотелось. Сергей побродил по лагерю, слушая как постепенно умолкают звуки человеческой деятельности, как на смену им приходят стрекотание сверчков, напевное кваканье лягушек и прочие мелодии, издаваемые невесть какой живностью. Свежело, прохлада, идущая со стороны реки, влажным туманом расползалась по земной поверхности. Ефимов ощутил первые побежавшие по спине мурашки, зябко поёжился, зевнул и решив, что всё же пора спать, отправился в палатку.

Сон сковал его гораздо быстрее, чем думалось. И хотя он лёг относительно поздно, проснулся, когда все ещё спали. В палатке царила тьма. Закрытые на ночь окна не пропускали ни единого лучика света, тем не менее Сергей решил, что уже рассвет. Стараясь не сильно скрипеть пружинами кровати, он сел, коснувшись босыми ногами холодных камней пола, надел горку, обулся и вышел на свежий воздух. Светало, высыпавшая за ночь роса мелкими каплями висела на ещё местами уцелевшей траве, покрыла тонким слоем влаги выстилающие плац камни, а упав на брезент палаток, перекрасила его в тёмный цвет. Ефимов вздохнул полной грудью утреннюю свежесть и посмотрел вдаль. Кое-где в окружающих селение горках-сопках над деревьями поднимался туман, у самого горизонта на западе виднелись небольшие облачка, восток постепенно светлел и окрашивался розовым. Над позициями морпехов пролетели утки. Царило такое умиротворение, что даже начавшие складываться в голове строки стихов казались сейчас лишними. Но ничто не длиться вечно. Откуда-то издалека донёсся отзвук одиночного выстрела и тут уже гораздо ближе тишину расколол стук крупнокалиберного пулемёта, в селении заорал разбуженный петух, стукнула дверь, завыл вылезший на минарет мулла. Очарование утренней тишины рассеялось без остатка. Ефимов нырнул в палатку, ухватив за ствол, вытащил стоявший у изголовья автомат и, снова выбравшись на улицу, отправился совершать утренний моцион.