Хранитель времени - Дэвид Зинделл

Мы держали наши ночные свидания в секрете от моей матери и тетки, да и от всех остальных тоже, включая Бардо. Мне очень хотелось довериться ему, рассказать, каким счастливым делает меня Катарина – ее руки, ее язык, ее подвижные бедра, ее страстные, хотя и обычные для любовников, слова и стоны. Но Бардо был способен хранить секреты не более, чем удерживать в себе газы после слишком большого количества хлеба и пива. После того нашего разговора в кафе половина Ордена – практически все, кроме моего трусоватого друга – возжелала сопровождать меня в моем великом, как его уже называл, походе.

Даже Катарина, достаточно знакомая с будущим, чтобы не волноваться, пришла в волнение. В поздние часы пятидесятого числа, после медленных неистовых соитий (она всегда стремилась поглощать время медленно, смакуя его, как змея поглощает добычу), она удивила меня. Она лежала нагая перед огнем, и оранжево-красные блики играли на ее потной белой коже. От нее пахло духами, дымом и сексом. Руки она закинула за голову, и ее тяжелые груди казались безупречно круглыми дисками. Незрячая, она не стыдилась своего тела и не сознавала своей красоты. Я, умиротворенный, смотрел на треугольник темных густых волос под круглым животом, на длинные скрещенные ноги с высоким подъемом. Она смотрела вверх, на звезды – то есть смотрела бы, будь у нее глаза и если бы потолок и толстый покров снега на крыше не отделяли от нас небо. Кто знает, что видела она, вглядываясь в темные туннели будущего? И если бы она вдруг прозрела снова, заменил бы ей молочный свет средизимних звезд то, что она видела внутренним взором?

– О Мэллори! – сказала она. – Что я сейчас… я должна поехать с тобой к твоим алалоям, понимаешь?

Я улыбнулся, хотя она не могла видеть моей улыбки. Я сидел, рядом с ней, подогнув ноги и набросив на плечи мех. Откинув длинные черные волосы с ее пустых глаз, я сказал:

– Жаль, что у Бардо нет твоего энтузиазма.

– Не будь слишком суров с Бардо. В конце концов он тоже поедет.

– Поедет? Куда? – Не знаю, что беспокоило меня больше: ее предвидение или ее желание сопровождать меня к алалоям. – Что ты видела?

– Бардо в пещере с его большим… он такой смешной!

– Ты уж прости, но никуда ты со мной не поедешь.

– Но я должна! И поеду, потому что… о Мэллори!

Это, разумеется, было невозможно.

– Алалои, – сказал я ей, – оставляют слепых и увечных на снегу во время метели. И те умирают. – Я не знал, впрочем, правда это или нет.

Она с улыбкой повернулась ко мне.

– Выдумщик из тебя неважный.

– Допустим. Но я не понимаю, почему тебе так необходимо ехать со мной.

– Это трудно объяснить.

– А ты попытайся.

– Прости, Мэллори, но я не могу.

– Потому что это нарушило бы твой обет?

– И поэтому тоже… но больше из-за того, что для описания будущего слов не существует.

– Я думал, вы, скраеры, изобрели для этого специальный словарь.

– Я очень хотела бы найти слова и рассказать тебе, что я видела.

– Ну так попробуй.

– Я хотела бы снова обрести глаза, чтобы видеть лица твоих… там, на льду, глубокой зимой, ты найдешь то, что… О, как назвать то, что я видела, этот образ, человеческий образ? Я нарушу свой обет и верну себе глаза, чтобы увидеть это снова, прежде чем… прежде чем увижу.

Я молча почесал нос, сидя весь в поту перед трескучим огнем. Верну глаза! Это был шок – услышать такое от скраера.

– Ну вот, видишь, – вздохнула она. – Ничего у меня не вышло.

– Разве ты не можешь просто сказать, что случится, а что нет?

– Милый Мэллори, представь, что я видела то, что одно лишь имеет значение. Если бы я назвала тебе точное время твоей смерти, это отравило бы всю твою жизнь, потому что… ты всегда переживал бы тот момент… и это отняло бы у тебя все счастливые мгновения. Если бы ты знал.

Я поцеловал ее в губы.

– Есть и другой вариант. Если бы я знал, что умру лет через сто, я ничего бы не боялся и наслаждался каждым мгновением жизни.

– Да, это правда.

– Но и парадокс тоже.

Она посмеялась и сказала:

– Мы, скраеры, славимся своими парадоксами.

– Ты видишь одно будущее? Или несколько возможных? Мне всегда хотелось это знать.

Большинству пилотов – да и всем, кто состоял в нашем Ордене – тоже любопытно было бы узнать секреты скраеров.

– И ведь в будущем можно что-то изменить, раз ты его видишь?

Она снова рассмеялась. Иногда, когда она вот так отдыхала перед огнем, ее смех звучал очень красиво.

– Вот ты и сформулировал наш первый парадокс, сам того не ведая. Видеть будущее и… если мы потом захотим изменить его и это нам удастся… если оно изменимо, как же мы могли тогда видеть его?

– И вы отказываетесь что-либо менять лишь ради того, чтобы сохранить увиденное?

Она взяла мою руку и погладила ладонь.

– Ты не понимаешь.

– В некотором фундаментальном смысле я никогда не верил, что вы способны видеть что-либо, кроме вариантов.

Она провела ногтем по моей линии жизни.

– Да, конечно… кроме вариантов.

Я засмеялся, раздосадованный.

– Мне сдается, легче понять механика, чем скраера. Вера механиков по крайней мере поддается расчетам.

– Некоторые механики верят, что каждое количественное событие, происходящее во вселенной, меняет… Они просчитывают варианты. На каждое событие приходится свое будущее. Пространство-время делится и множится, как ветви твоих бесконечных деревьев. Все эти бесконечные, или параллельные, как они говорят, будущие осуществляются одновременно – а значит, существуют и бесконечные «сейчас», понимаешь? Но механики заблуждаются. Настоящее – это… существует единство имманентности… возможно лишь одно будущее, Мэллори.

– Значит, будущее неизменяемо?

– У нас есть одна поговорка: «Мы не меняем будущее, мы выбираем его».

– Скраерский треп.

Она провела пальцами по волосам у меня на груди и внезапно сжала руку в кулак над сердцем, притянув меня к себе.

– Мне надо будет пойти к резчику, которого зовут… Он вырастит мне новые глаза. Хочу видеть твое лицо, когда ты… один раз, один-единственный, хорошо?

– Ты правда сделаешь это? Нарушишь свой обет? Зачем?

– Потому что люблю… Я люблю тебя, понимаешь?

В следующие несколько дней я не мог думать почти ни о чем помимо этого странного разговора. Как возвратившийся пилот я обязан был преподавать и взялся обучать двух послушников холлнингу. Должен сознаться, что к своим учительским обязанностям я относился не слишком ответственно. Ранним утром в классной комнате моего шале, показывая маленьким Рафи и Джорду простые геометрические превращения, я невольно думал о своем путешествии и вспоминал, как изображение Катарины взглянуло на меня вновь обретенными глазами. Знала ли Твердь о том, что однажды скажет мне Катарина? Я размышлял над этим, одновременно показывая своим ученикам, что невозможно наложить двухмерный бумажный макет правой перчатки на такой же макет левой, если ограничить его перемещения одной плоскостью. Не замечая, что им скучно, я поднял макет с пола, перевернул в воздухе и наложил на другой.