Сеть Сирано - Наталья Потёмина

— Да хрен с ним, с лицом, Таня, — улыбнулась Надька, — у меня только что сердце вынули.

Она вдруг сморщилась, как-то неестественно, театрально заломила руки и только потом завыла в голос:

— Таня, он меня живьем закопал! Таня, он меня…, — Надька закатила глаза, тщетно пытаясь подобрать слова, которые с наибольшей достоверностью могли бы передать степень ее отчаянья.

— Кто он, Надя? Кто? — тетка сама не на шутку испугалась и стала трясти Чигавонину за плечи.

— Как? Разве ты не знаешь? — вдруг начала ржать Надька, — я тебе смеюсь! Я над тобой — не могу! Какая же ты курица!

Тетка поняла, что Надька в истерике. Опять, что ли, скорую вызывать? Или попробовать подручные средства? Недолго думая, тетка залепила Надьке пощечину, а сама отскочила на пару метров в сторону. За Чигавониной ведь не заржавеет.

Подручные средства оказались на редкость действенными. Надька бросилась тетке на грудь и запричитала:

— За что мне все это, Таня! За что это все нам? Ой, бедная Витуся! Как же я про бульон забыла? Она же там голодает! Надо же к ней!

— Надя, успокойся, — сказала тетка, гладя ее по волосам, — с Витой все в порядке. Ты о себе подумай. Может тебе прилечь? Может надо врача вызвать?

— Мне уже ничего не поможет, — Надька оторвалась от тетки и, покачиваясь, поплелась на кухню.

Тетка двинулась за ней.

— Бульон в холодильнике, — прошептала Чигавонина, — забирай и уходи.

— Никуда я не пойду, — твердо сказала тетка, — пока ты мне все толком не расскажешь.

Надька закурила и отвернулась к окну. Потом как-то боком села на подоконник и обняла руками колени.

— У меня пропало десять тысяч долларов, — почти весело сказала она, — и все бриллианты.

Тетка, где стояла, там и села:

— Милицию же надо, Надя!

— Зачем милицию? — пожала плечами Чигавонина, — я тебе прямо удивляюсь.

— Вора же надо найти! — настаивала тетка и, немного погодя, добавила: — и обезвредить.

Чигавонина загадочно улыбнулась и выпустила в сторону тетки пару безупречных никотиновых колец:

— Ты что, до сих пор ничего не поняла?

— Нет, — просто сказала тетка, — а что я должна была понять?

— Это Епифанов, — Надька лукаво посмотрела на тетку и, в очередной раз не найдя в ее глазах понимания, членораздельно добавила: — это он меня обокрал.

Тетке понадобилось еще какое-то время, чтобы переварить услышанное. Слишком богат был сегодняшний день на разнообразные события. Так прямо и фонтанировал, так и салютовал.

В подтверждение теткиных мыслей с улицы донесся свист и грохот взрывающихся петард.

— Ура! — прокричали где-то, совсем рядом.

— Ура…, — радостно подхватили вдали.

— Ура…, — вяло проблеяла тетка.

Но тут же спохватилась и замолотила пальцами по губам:

— Это я не нарочно, Надя.

Чигавонина только слабо улыбнулась и понимающе закачала головой.

Потом спустилась с подоконника, трижды ударила пяткой об пол, по-цыгански задрожала плечами и вдруг во всю глотку заорала:

— Все ждала и верила, думала — рожу, а когда проверила — с триппером хожу!

На улице кто-то громко заржал и зааплодировал. Воодушевленная теплым приемом Надька вспомнила еще пару-тройку матерных частушек, песню про «буйну черемшину», с которой очень гармонично перешла на «Тбилисо».

— Расцветай под солнцем, Грузия моя! — с каким-то туркменским акцентом завывала Надька.

Тетка ей вежливо вторила, а про себя думала: когда же, наконец, кончится этот светлый день поголовной солидарности трудящихся.

Но Надька только набирала обороты. Гимн когда-то братской республики сменился «оренбургским пуховым платком», и на словах: «Ты накинь, моя мама, на пле-е-чи», — Чигавонина изо всей силы ударила себя кулаком в грудь и, некрасиво оскалив зубы, вновь разрыдалась.

— Надя, ну разве так можно? — пыталась успокоить ее тетка, — давай, еще что-нибудь спой, а? Или давай к Витоньке нашей сходим. Проведаем больную подругу.

— Давай, Таня, давай, — вдруг оживилась Надька, — я такая перед ней виноватая…

Еще минут двадцать ушло на упаковку бульона и приведение Надьки в божеский вид. И только часу в одиннадцатом вечера они предстали пред воспаленные очи Пал Палыча.

— Не обижайтесь, девки, не пущу, — сказал Паша, закрыв весь проем двери своей крупной нескладной фигурой.

— Еще чего! — возразила Надька, надавив на него колесом выпяченной груди.

— Мы бульон принесли! — вставила свой аргумент тетка, — Витусе сейчас в самый раз.

Из глубины комнат донесся слабый Виткин голос:

— Паша, пусть заходят! Я сейчас выйду!

Подруги прошли на кухню и принялись там хозяйничать.

Вскоре пришла Витка, бледная и какая-то возвышенно-прозрачная. Она зябко поежилась и еще крепче завернулась в пресловутый оренбургский платок. На Надьку он подействовал как красная тряпка на быка. Она снова заревела и бросилась на шею Витке:

— Прости меня, Вита! Это все я! Все я! Сука года!

— Заткнись, — совершенно спокойно сказала Витка, — не дай бог Паша услышит.

— А он что, ничего про Епифанова не знает? — искренне удивилась Надька.

— И не узнает, — шепотом сказала Витка, — если ты, конечно, не растрендишь…

— Да я — могила! — вновь забарабанила по своей многострадальной груди Чигавонина, — слон не проскочит!

— Ладно, девки, — встряла тетка, — праздник, все-таки! Давайте встретим его и проводим.

Из вежливости позвали Пашу. Он отказался, мол, вы тут лучше сами. Надька обрадовалась, одним ртом меньше. Что касаемо Витки, то на общем консилиуме решили, что водка ей не повредит, и даже наоборот, лишний раз продезинфицирует.

Выпили по первой, налили по второй. После третьей Надьку неожиданно развезло. Сначала она минут десять стояла на коленях перед Виткой, обзывая себя самыми последними именами. Витка успокаивала ее и слезно просила встать. Чигавонина встала, отряхнулась и вдруг выдала:

— И вообще! Ты благодарить меня должна!

И понеслось! Хорошо, что Паша спал. Или не спал. Уже значения не имело. Вспомнили, и что было, и чего не было. Тетке тоже досталось. Если бы не она, то бы и не они. Витка чуть жизни не лишилась, Надька — десяти тысяч долларов. Тетка не оправдывалась, сколько уже можно?

Кстати, весть о пропаже Чигавонинских миллионов не произвела на Витку должного впечатления.

— В банке надо было деньги держать, а не под подушкой, — спокойно сказала она.