Бельский - Геннадий Ананьев

— Нет. Давай отсчитаем для сотни по золотой деньге, а я возьму по паре височных подвесок и ожерелий речного жемчуга.

Прошли к кадушкам, в которых хранились золотые и серебряные деньги. Много кадушек. Все с забитыми крышками. Но вот — последняя. Лишь прикрытая крышкой. Она не заполнена до отказа.

— Вот отсюда и возьмем.

Великосхимник отсчитал сто два рубля для ратников, еще дюжину для возничих, и перешли они к сундукам.

— Жемчуг вот в этом, — указал великосхимник на один из сундуков и отпер его массивным ключом.

Красота неописуемая. Даже у самого Богдана, привыкшего к украшениям и своей жены, и иных знатных жен, когда они обносили чарками гостей, глаза разбежались. Едва сумел выбрать он именно то, что ему было нужно.

Заперт этот сундук. Отперт второй, с украшениями из золота и драгоценных камней. И тут глаза разбежались: какие из подвесок взять?

— Возьми вот эту и вот эту, — подал подвески монах. — Угодишь подарками капризным.

Богдан хмыкнул. Любым будут несказанно рады холопки.

На следующий же день после отъезда ратников покинул монастырь и Бельский с путными слугами и боевыми холопами, определив все положенные поминки по покойному дяде справлять у себя в усадьбе. В монастыре же оставил двух верных холопов, чтобы архиепископ имел их под рукой и мог послать с вестью в любой час.

Всего верст тридцать от монастыря до деревни, которая стояла возле усадьбы Богдана, но дорога малоизъезженная, поэтому путь оказался и утомительным, и долгим. Вроде бы, бесконечный. Устали и кони, и люди, но когда повстречались с управляющим, который с дюжиной боевых холопов выехал встречать хозяина, все приободрились. Стало быть, скоро конец глубокоснежной дороге, хотя все знали, что до усадьбы оставалось еще добрый пяток верст.

Вот, наконец, и деревня. Стар и млад перед околицей встречают низким поклоном боярина (здесь иначе его не называли), и Бельский, спешившись, поклонился холопам своим ответно.

— Здравствуйте, кормильцы мои. Мир вам и покой.

Ушанку соболью, правда, не снял. И без того почтил знатно. Теперь о том, что сам боярин кланялся им, станут судачить все оставшиеся зимние вечера, до самой весенней страды.

Впрочем, он подобным манером поступал во всякий свой приезд. И в ворота усадьбы, укрытой за высоким дубовым оплотом, никогда не въезжал верхом. Всегда перед ними спешивался. Не изменил своему правилу и теперь, а дворне, которая столпилась перед теремным крыльцом словно на смотрины, поклонился ниже обычного — в его положении нужно было выказывать знаки внимания слугам и холопам, чтобы иметь от них ответную доброжелательность и искреннюю заботливость.

И вообще, с дворней и боевыми холопами он — ласковый хозяин. Такова его жизненная установка, поэтому и встречают его во всех его имениях с радостью и безбоязненно, а более с надеждой быть одаренными барской милостью.

Здесь он тоже намеревался завтра же выслушать челобитников, если таковые будут, и исполнить все их просьбы. Не забывал, однако, и о себе. В тот же вечер наказал управляющему держать в тайне его приезд.

— Постарайся не наряжать в город никого. Особенно в первые пару недель. Если же такая нужда возникает, предупреди, чтобы языки в городе не распускали. А еще лучше: отправляй под приглядом.

Впрочем, и это не внове. Боярин в каждый свой приезд заботился о скрытности.

Дальше все пошло по-проторенному: баня с девой, которую называл не иначе, как Ладушкой, пир до полуночи, опочивальня, где тоже ждала истомившаяся Любаша, а утром — рыбалка: вытаскивание сети, битком набитой рыбой, через окна во льду.

Знала дворня, как любил боярин, засучив рукава, тащить, словно обычный холоп, сеть, но особенно выпутывать из нее трепыхавшихся рыбин, теплых, хватающих в отчаянии ртом морозный воздух, смертоносный для них.

Бурлила жизнь в усадьбе, и только в положенные для поминания дни она затихала в траурном благочинии и молитвах. На сороковой же день (счет вели от похорон) с самого утра звучал надрывно церковный колокол, нагоняя тоску. На поминальную службу сошлись и деревенские, и дворовые, столы тоже накрыли единые для всех в церковном дворе — поминки знатные, о чем позаботился сам хозяин, и был весьма доволен ладностью за время пребывания в Приозерной усадьбе, вновь задумался о собственной неустроенности и завтрашнем дне. Тоска и сомнения снова навалились на душу. А твердого решения так и не находилось. И не знал, что еще накануне сорокового дня в Иосифо-Волоколамский монастырь прибыл гонец от Грозного, чтобы позвать Бельского в Москву, и то, что Бельского не оказалось в монастыре, его весьма озадачило: он не мог вернуться в Кремль без Богдана, ибо знал, чем может для него обернуться неисполнение царской воли.

Понявший решительность гонца, решил не играть с огнем и настоятель монастыря. Ради чего ему лишаться столь высокого сана, а то и быть сосланным либо на Соловки, либо на Белоозеро? Успокоил гонца:

— Дам тебе проводников до усадьбы Бельского. Туда он уехал на поминки дяди.

Ничто вроде бы не говорило о том, что в Москве ждет его пыточная: дворянин, посланный за ним, не из захудалых, ведет себя почтительно, признавая превосходство его, Богдана, не отказывался ни от бани, ни от трапезы, и все же Бельский никак не мог подавить гнев на архиепископа, настоятеля монастыря, нарушившего уговор — разве нельзя было послать в усадьбу оставленных для оповещения холопов, а не определять их в проводники? Знал же, как оберегает он свою Приозерную усадьбу от лишнего глаза.

Богдан был настолько недоволен поведением владыки, действовавшего лишь в собственных интересах, что решил не заезжать в монастырь за благословением. Пусть подумает и поймет, что так нельзя наплевательски относиться к благодетелю своему. И еще Бельский дал обет: если все обойдется и Грозный приблизит к себе, непременно сместить настоятеля, сослав его в какой-нибудь отдаленный монастырь, а на его место посадить более надежного и благодарного Божьего слугу.

Впрочем, заезжать в монастырь или нет, не совсем зависело только от его желания. Что скажет пристав? Спросил:

— Не лучше ли миновать монастырь, экономя время?

— Будет лучше. Царь наказал и мне поспешить, и тебя поторопить.

— Исполним волю царскую, холопы его.

После таких слов ничего не оставалось, как показывать пример устремленности и неутомимости, ночевать лишь в постоялых дворах, весь день не слезать с седла, останавливаясь на малый отдых только для того, чтобы немного перекусить да накормить коней, надев им торбы с овсом.

Увы, как оказалось, спешка эта была, похоже, ник чему, ибо Грозный пару дней назад покинул Москву, причем спешно, без большого поезда и без оглашения пути. Об этом Богдан узнал при подъезде к Москве, поэтому не стал заезжать в Кремль, а направился сразу же к себе домой, отрядив лишь ближнего слугу к дьяку тайного сыска, не ведает ли тот, как поступать ему дальше.