Родовая земля - Александр Донских

Бросилась к Елене сучка Ягодка, путаясь в подоле её широкого кружевного платья. Собака успела лизнуть ладонь хозяйки, чуть было не упавшей на скользком, покрытом изморосью настиле. Загремел цепью и зарычал у амбара верный сторожевой — старый пёс Байкалка. Признал — заскулил, прося ласки и внимания.

Стремительно бежала, высоко приподняв подол, не чуяла под ногами дороги, не слышала хмельного разлива веселья по всему Погожему, отмечавшему окончание полевых работ, не признавала знакомых строений родительской усадьбы. Бежала — будто летела на крыльях, высоко-высоко над землёй, не интересуясь тем, что там происходит внизу и зачем.

Возле конюшни Елена перевела дух, прижалась лбом к шершавому, иссечённому топором тыну, зачем-то подняла словно бы полыхающую голову к небу. До большого стога было уже недалеко, он просматривался во тьме горбатой спиной огромного животного. Хотела было снова бежать, однако подступившие к сердцу смута и страх будто сковали. Пытливо разглядывала небо: казалось, искала на нём какой-то знак — знак одобрения ли, поддержки ли, позволения ли? Небо было чистым, с пылающей россыпью крупных звёзд Млечного пути.

Она, и сама того явственно не осознавая, направилась заплетающимися ногами назад к дому, полуобернувшись к стогу сена. От леса, глухого горелого суземья, серой щетинистой стеной стоявшего сразу за огородами и поскотинами, назойливо и равномерно, словно с заданной коварной целью выстудить или даже выморозить округу, накатами шёл предзимний хиус, обжигая щёки и руки. «Звёздочка упала», — подумала Елена и погрела дыханием озябшие ладони. Остановилась, услышав за спиной хруст ветки и позвон ломающегося льда. Неожиданно Елене подумалось: а вправду ли Дарья сказала ей о том, что он дожидается её у стога? Всё, что недавно произошло в горнице, показалось ей нереальным, невозможным, и этот её поступок — тоже какой-то невозможный. Она с отчаянием и досадой посмотрела на огни родного дома, в окнах которого сплетались в затейливое кружево тени показавшейся ей какой-то другой, мало понятной и неинтересной жизни. Сомнение, страх нарастали, но нарастали за спиной и шаги — становились звучнее, торопливее, твёрже.

— Елена Михайловна, — услышала она голос с так полюбившейся ей когда-то чужой надтреснутой интонацией.

Она остановилась, но повернуться к Виссариону почему-то не могла. Перехватило горло. Жар подкатил к голове, и всё смешалось перед глазами Елены — звёзды, Млечный путь, деревенские огни, очертания строений и земля. Всё, мерещилось, понеслось в какой-то вселенской пляске, а саму Елену закрутило и завертело так, что ей стало страшно — не разбиться бы.

Виссарион встал с боку и пробовал заглянуть в лицо Елены.

— Елена Михайловна, ради Бога, прошу, выслушайте меня. — Он набрал воздуха, хотел что-то ещё сказать, но не смог. Взволнованно дышал.

— Вы? — зачем-то спросила Елена, слегка поворачивая к нему онемевшую голову, с которой сполз на плечи и медленно стал опускаться к земле козий платок.

— Позвольте? — Виссарион подхватил летящий вниз платок. — Позвольте… Накиньте на голову. Холодно.

— Что? — заметив его руку над своими плечами, отстранилась Елена, но сразу всё поняла, и ей стало чего-то совестно. Она повернулась к нему лицом.

— Платок… прошу… Вам не холодно?

— Нет.

Установилось молчание. Оба, казалось, прислушивались к дыханию друг друга. Слышали храп и постук лошадей в конюшне, но только потому, что она находилась совсем близко, — все другие звуки и предметы целого мира словно бы перестали для них существовать. Не замечали огней в селе, освещённых окон в гудящем охотниковском доме, горящего звёздами величественного неба. Не услышали трубно, басовито прогудевший на Ангаре пароход. Оба чувствовали смущение и робость.

— Вы, Елена Михайловна, должны знать: я думаю… я беспрестанно думаю о вас. Вы вышли замуж, и я сказал себе: «Её нужно забыть». Но — оказалось невозможным! Мучался лето, сентябрь и вот — не выдержал!

Виссарион неловко, скованно склонился всем туловищем к Елене. На нём был жестковатый овчинный полушубок, голову покрывала меховая лохматая шапка, и походил он на простого деревенского парня. Но мягкий, вкрадчивый, нездешний голос выдавал в нём человека необычного для этих мест, человека высокого положения.

— Думаете? Не выдержали? — тоже как-то порывисто и на угасании голоса спросила Елена.

— Думаю, Елена Михайловна! Не выдержал!

— Т-с-с-с!

— О, да, конечно. Нас могут услышать — вы боитесь. Понимаю, понимаю. Я думаю, думаю о вас. Со дня вашего приезда к Ивану я не могу забыть вас. Поймите меня: я не мог более терпеть. Я должен был вас увидеть, посмотреть в ваши глаза… Я благодарен вам…

— За что? — зачем-то с притворностью зябко пожала плечами Елена, не чувствуя сейчас ни холода, ни ветра, а — жар, который нарастал внутри.

— Вы — передо мной, вы — рядом со мной, — низко склонился он к ней, но она отстранилась, сделав полушаг в сторону.

— Я замужем, — громче и твёрже произнесла Елена, отворачивая лицо к дому и одновременно улавливая исходивший от Виссариона духовитый запах дорогого табака, совершенно невозможного в деревне одеколона, накрахмаленной — догадалась и вспомнила она — белоснежной сорочки и чего-то ещё волнующего.

— Да, — сдержанно вздохнул Виссарион, покачавшись на носочках. — Да, — досадливо повторил, сжимая свои тонкие пальцы в замке.

Помолчали. Виссарион прямо смотрел на Елену, и она смутилась, стала беспричинно усмехаться и тоже раскачиваться на носочках.

— Говорят, вы анархист и революционер? — первое пришедшее на ум спросила Елена, смело заглядывая в глаза Виссариона, но сердце подрагивало и в висках билась хмельная счастливая кровь.

— Н-да, состоял в партии анархистов. С социалистами знаюсь. — Он помолчал, покусывая стриженный, но слегка закрученный тонкий ус. Сказал с хрипотцой вкрадчивого голоса: — Всё это теперь неважно. Вы, Елена… позвольте называть вас просто Еленой?.. — Она качнула головой, улыбнулась. — Вы теперь смысл моей жизнь.

— Смысл жизни?

— Да.

— Совестно мне как-то. Возвращаться пора. Хватятся — бед не оберёшься. Прощайте покудова, — зачем-то выразилась она по-деревенски, так, как обычно избегала.

— Вы меня не называете по имени? Почему, Елена?

Она улыбнулась, пожала плечами. Пошла, оглядываясь на Виссариона. Но уходить не хотела. Он поймал на излёте её руку. Она потянула её назад, но слабо, неуверенно, и — сдалась. Остановилась. Он держал её руку близко возле своего лица. Елена ощущала его тёплое влажное овевающее дыхание. В сердце пьянело, мысли путались. В памяти вставали то лик улыбающегося Христа, то страшные глаза униженного отца.

— Нас могут увидеть, Виссарион. — Она произнесла его имя, но было заметно, что как бы ещё примерялась к этому необычному, редкостному слову.

— Нравлюсь ли я вам, Елена? — сказал он почти в самое её ухо.