Ржевский - Семён Афанасьев

вылетит из гимназии со справкой вместо документа с оценками. Будет написано, что прослушал курс. Точка.

— Чем чревато? — уточняю, пользуясь оказией.

В голове предшественника о школе почему-то совсем мало. То, что есть по гимназии, непосредственно учёбы и окончания заведения не касается — лишь одноклассниц в кабаках (видимо, и правда Дима в том здании бывал нечасто).

— Мимо Царского Университета пролетаешь, вот чем чревато, — хмуро отвечает Ржевский-старший. — Останешься неучем, как бурьян в огороде. Если коротко, зарежешь себе все перспективы: жизнь кончится, не начавшись.

— Совсем-совсем? Вообще ничем не смогу заняться?

М-да уж. Такое бы без девок доразведывать, а не в их присутствии. Неловко местами.

— Ну почему. На газонах Золотого Квадрата сможешь валяться безвозбранно да бухать до самой смерти.

— Это ещё почему?! — интересно, сейчас лучше повозмущаться или покаяться.

— Потому что ни в какое приличное общество ходу уже не будет, — припечатывает дед. — Своего дела у нас нет, а в чужие бизнесы ты себе сам путь перекроешь, собственными руками.

— М-да уж. — Здесь только затылок почесать.

По большому счёту, я-новый с анализом родственника где-то согласен, но дошло до меня полностью всё лишь теперь. От его слов память кое-какая прогрузилась (лучше бы её не было).

— Я потому мысленно на тебе крест и поставил, — завершает старик.

— Трофим ибн-Степан до этого момента думал, что его совместный возможный будущий ребёнок с княжной Барсуковой — лучшее и единственное решение для вашего рода на хоть какое-то продолжение, — ровно произносит Наджиб, походя сдавая все тайны сладкой парочки молодожёнов вслух и по-русски. — В намерениях своих он искренен, говорит чистую правду. Но я это тебе уже говорила по-нашему.

Вопреки последней просьбе деда, она снова поджигает фитиль клятвы над ладошкой:

— Свидетельствую! Тема очень серьёзная, — поясняет она с виноватым видом в ответ на вспыхнувший взгляд старика. — Род ваш мне чужой. Я тут вообще иностранка. Если Диме бездоказательно в уши такое петь буду — оно прямо противоречит нашему Ментальному Кодексу. Вы потом мою фамилию можете в чём угодно обвинить, а так всем видно, я говорю что есть. Порукой тому — моя магическая искра.

— Давай я лучше свой амулет на достоверность подключу? — ворчит Норимацу, доставая из кармана знакомый прямоугольник.

— Всё сказанное — чистая правда! — напоминает о себе из окна Барсукова. — Мить, твой дед действительно так и думал! Не знаю, откуда эта девочка в чёрном всё так точно выяснила.

Некстати приходит мысль, что мозгами либо памятью княжна Барсукова не сильна (была ж только что речь о ментале), но сиськи ого-го. Тоже первосортные.

Как бы глаза не сломать.

Мадина тем временем переходит на свою речь:

— Дим, я всё. Планы из головы твоего дедушки вытащила до самого глубокого слоя. Есть неприятные для тебя новости.

— Бл*.

— Мне при нём на вашем языке сказать, тут и под клятву? Чтобы ему стыдно стало? Или потом, тебе одному, без свидетелей?

Она абсолютно спокойно игнорирует скрестившиеся на ней недовольные взгляды.

— Если там что-нибудь такое, что за это стыдиться надо, пусть сам скажет, — отвечаю. — Можешь простимулировать? А вообще погоди, я сам.

Поворачиваюсь к деду, меняя язык:

— Говори до конца, что ещё хотел утаить. Не бойся, бить не буду.

— Да как ты смеешь, сопляк! — вспыхивает снова родственник. — Я Барсуковым согласие дал на слияние родов, — добавляет он тут же другим тоном. — Они долги за имение погасят, свет сюда проведут, прочее маго-техно организуют, даже прилив-отлив появится.

— Не понял? — хмурюсь.

Если ориентироваться на память предшественника, перспективы такого шага очень нехорошие. Местное маго-техно не в счёт, я это всё сам своими руками могу. Задаром. Правда, без "маго", только техно, но результат будет не хуже.

— Воду, говорю, на участок проведут, не придётся больше из колодца таскать! В КАЖДЫЙ ДОМ, — родич со значением поднимает вверх указательный палец и гордо кивает на древние сараи, собранные в прошлом веке почему-то из хрупкого деревянного говна.

Из камня что, нельзя было сделать?

— Канализацию тоже сделают. — Гипнотизирует скорее себя, чем других, дед. — Баню топить каждый день не надо будет — вода горячая и холодная всюду по трубам потекут. Для моего будущего отпрыска все условия создают, а не эта наша старина... — он виновато осекается.

На мгновение. Затем старик в красках дальше расписывает, какие чудные заборы вместо нынешних примкнут к соседским в результате "благотворительности" Барсуковых. Цена по его словам бросовая: подумаешь, фамилия.

— Впечатлён? — завершает он свой экскурс на мажорной ноте. — Но перед тобой мне неудобно, да. Ты вроде как у разбитого корыта остаёшься.

— Потому что ваш будущий сын от нового брака всё это унаследует? — не унимается японка, имея при этом абсолютно бесстрастный вид.

— Да, — взгляд пенсионера снова опускается вниз и полирует носки его обуви. — Прости меня, Димка. Надо было раньше тебе сообщить. Если есть, что сказать, лучше не держи камня за пазухой — озвучивай сейчас!

— Мадина счёт за меня в ресторане оплатила. Три раза по полтора червонца за кофе, плюс официанту чаевые. Дай полтинник из нашей общей заначки, из моей доли. — Протягиваю вперёд ладонь.

У тела предшественника имелся счёт, открытый ещё родителями в банке, пока те были живы. Деньги с него они с дедом предусмотрительно сняли, когда долги имения превысили некую разумную величину и мэрия стала угрожать парочке маргиналов заморозкой активов.

Логично где-то, чё. Зарабатывать было некому, расходы Ржевских никуда не делись, счета их теоретически действительно арестовать могли, в худшем сценарии. А наличные либо золото — они всегда под рукой, правильно вроде сняли.

Если совесть и мозги не учитывать.

— Однако, кудряво ж ты гуляешь! Доведут тебя бабы до цугундера, — Трофим Ржевский мгновенно раздражается из-за расходов.

Потом лезет в карман своих безразмерных штанов, исполненных как бы не в прошлом веке, и достаёт оттуда пять небольших золотых монет:

— У меня по старинке, ассигнаций не держу! На, возьми твои пять червонцев. Вычти потом из своих в тетрадке...

— До чего его бабы доведут, говорите? — Шу так и сверкает любопытством, очки тёмные сняла, слёз в глазах больше не видно.

Ну хоть что-то хорошее. Не люблю, когда женщина плачет.

— Zu Gunder, — ворчу хмуро на автомате, чтоб