Ливонская чума - Дарья Иволгина

— Помнишь, я говорила о моем враге? — заговорила Соледад.

Георгий схватил ее за плечи, сильно притянул к себе, встряхнул.

— Ты здесь! — шепнул он жарко, не обращая внимания на ее слова.

— Пусти! — Она резко высвободилась, явно раздосадованная. — Слушай!

Георгий, немного удивленный, посторонился. Соледад уселась на его кровать, подтянула ноги к подбородку, обхватила колени руками. Георгий невольно обратил глаза на ее колени, словно взглядом мог раздвинуть ее бедра и проникнуть в ее лоно.

— Слушай, — повторила Соледад. — Здесь живет человек, который меня опозорил. Я хорошо объясняю на твоем языке?

— Да, — сказал он, продолжая думать о ее теле.

— Подойди ближе, — велела она, и он подчинился.

— Наклонись, — тихо проговорила Соледад. Георгий наклонил к ней голову и неожиданная боль ожгла его: женщина с силой хлестнула его по щеке. — Я разговариваю с тобой! Ты должен слушать! О чем ты думаешь, когда я говорю тебе такие важные вещи?

— Как ты смеешь прикасаться ко мне, женщина! — прошипел Георгий. Пощечина привела его в чувство и разрушила очарование. — Ты знаешь, кто я?

— Сперва выслушай, кто я! — возразила Соледад. — Я — бывшая хранительница великих книг Знания, которые у меня отобрали! Знаешь, кто это сделал? Знаешь, кто — человек, который принес мне несчастье? Он — здесь, в Новгороде! Его зовут Флор, у него есть жена, дети, дом… Он счастлив. О, какое отвратительное, жалкое, маленькое счастьице! И представь себе, он дорожит этим. И я намерена его уничтожить. Разрушить то, что он любит. Я сделаю это, а ты мне поможешь.

— Очень хорошо, — сказал Георгий, ощущая, как в нем вновь растет возбуждение.

Соледад повела плечами.

— А кто ты? — спросила она вдруг и подняла к нему лицо. Ее глаза тонули в тенях, губы влажно поблескивали. — Можешь теперь рассказывать. Да, расскажи мне о себе все, потому что я хочу связать тебя кровью невинных.

— Я… — Твердый пол как будто пошатнулся и ушел у Георгия из-под ног. Впервые в жизни он собирался объявить вслух о себе постороннему человеку. Не птицам в небе, не колосьям в поле, не деревьям в лесу, а человеку. Он собрался с духом, прежде чем решиться и произнести эти роковые слова — слова, которые сотни раз звучали у него в сознании: — Я — законный сын царя Василия, рожденный его первой и единственной истинной женой, Соломонией Сабуровой.

— О, ты — наследник русского престола? — Соледад тихонько засмеялась. — Я уже имела дело с одним наследником, с испанским, так он тебе… Как говорите вы, русские? Он тебе в подметки не годится! И ты намерен сделаться русским царем?

— Если получится, — сказал Георгий смущенно. — Я еще не знаю, как. Просто мне было открыто, что рано или поздно я займу то место, которое принадлежит мне по праву. Место, которое узурпировал злобный самозванец, ублюдок, рожденный от Елены Глинской!

— Ты имеешь в виду царя Ивана? — Соледад явно испытывала любопытство, и Георгию было лестно: все-таки он сумел заинтересовать эту всегда равнодушную к нему, вечно погруженную в собственные грезы женщину!

— Да, я говорю об Иоанне Васильевиче, — сквозь зубы проговорил Георгий. — Когда я думаю о нем, о его коварстве, о его жадности, меня всего трясет! Еще до своего рождения он послужил причиной всех моих бед! Кровь вскипает в моих жилах, когда я думаю об этом…

— О, — вымолвила Соледад. — Я думала, северяне — люди холодные, но ты — настоящий огонь! Ты горячее поляка! — Она засмеялась, видя, как исказилось лицо Георгия: тот поляков не любил. — Я пошутила, — добавила испанка. — Конечно, поляки тоже холодные. Ты — как цыган! Нравится?

Она надвинулась на него, прижалась бедром к его бедру, и тотчас потеснила его в сторону постели. Hp когда он уже схватил ее за плечи, готовый сделать то, чего она, казалось бы, домогалась, Соледад вдруг высвободилась.

— Идем, — сказала она своему любовнику, — нужно избавиться от трупа. И поскорее, пока его не заметили трактирные слуги.

— Какой труп? — Георгий выпустил ее и невольно отшатнулся. — Кого ты убила, Соледад?

Она засмеялась, и ее грудной голос заполнил комнату, точно гусиный пух в помещении, где распороли подушку.

— Я никого не убивала, глупенький, — она гнусаво растянула последнее слово, а затем резко щелкнула языком. — О, глупенький!

«Сладко», — подумал Георгий и облизнулся. Соледад опять одержала верх над ним. Впрочем, ничего удивительного — ведь она имела самого сильного союзника в его греховном, сладострастном естестве!

— Он умер сам, — продолжала женщина. — Сам, понимаешь? Не знаю пока, как это случилось, но он заразился чумой и умер сегодня ночью.

— Да кто? — не выдержал Георгий. — О ком ты говоришь?

— Наш хозяин, Киссельгаузен, — пояснила она, посмеиваясь. — Он мертв.

— Мертв? Киссельгаузен? — Георгий не мог поверить услышанному. — Как такое случилось?

— Я же тебе сказала, — протянула Соледад, — он подцепил где-то чуму…

— Но это невозможно… — Георгий ощутил, как страх скручивает его внутренности, как леденеет у него под сердцем, как немеют кончики его пальцев. — Чума? Чума?! В Новгороде?

— Что здесь удивительного? Почему невозможно? — Соледад пожала плечами. — От чумы вымирали и Лондон, и Париж; чем же хуже Новгород?

— Боже! Соледад! — Георгий схватился за голову. — Но это значит, что мы с тобой тоже умрем! Может быть, уже сегодня!

«А если ад существует? — в панике мелькнуло у Георгия. — Если все это на самом деле? Человек грешит потому, что не верит! Потому что думает, будто Бога можно обмануть! Но потом наступает смерть: и все, покаяния больше нет… Вечность в аду. И никто не будет за тебя молиться, никто не пойдет к Божьей Матери — выпрашивать твою душу. У тебя никого нет, Георгий, — если только тебя на самом деле зовут Георгием… И завтра ты умрешь…»

От этой мысли его затрясло крупной дрожью. Соледад все глядела на своего любовника и посмеивалась.

Наконец он не выдержал.

— Почему ты веселишься, женщина? — спросил Георгий. — Что смешного в том, что случилось с Киссельгаузеном?

— Меня смешит твой ужас, — ответила Соледад. — Ты труслив, как все мужчины! Ты боишься умереть?

— Конечно, боюсь! — ответил он с вызовом. Разве тебя не страшит подобная участь?

— И да, и нет, — уклончиво молвила Соледад. Да — потому что любой переход всегда тревожит человека, в этом проявляется слабость естества. Нет — потому что я умру еще нескоро. Да и ты останешься жить и тешить меня еще много лет.

— Чума! — пробормотал Георгий. Рука его потянулась сотворить крестное знамение, и Георгий отдернул ее ото лба в последнее мгновение. — Чума!

Соледад запустила руку в вырез своего платья и вытащила какой-то плоский пузырек, который носила между грудей.