Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Массимо Манфреди

Юноша потупился, не найдя никакого возражения. Филипп, понимая состояние его души, добавил:

— Печать, которую я тебе передаю, — одна из самых больших привилегий во внутренней жизни государства. Она дает большую власть, чем командование турмой. Именно здесь, во дворце, а не на поле боя, ты научишься быть царем; занятие царя — политика, а не махание копьем и мечом. Однако если придет момент решающего столкновения, если мне понадобятся на поле боя все силы, которыми я располагаю, я вызову тебя, и ты поведешь «Острие» в битву. Никто, кроме тебя. Ну, не строй такое лицо, я приготовил тебе один сюрприз, чтобы подбодрить.

Александр покачал головой:

— Какой еще, отец?

— Увидишь, — сказал Филипп, сдерживая улыбку.

Он встал и вышел из зала. Чуть погодя Александр услышал, как он громко зовет своего оруженосца, чтобы тот привел оседланного коня и поднял охрану. Александр вышел на галерею и, выглянув во двор, успел лишь заметить, как отец галопом скрылся в ночи.

Юноша засиделся в своем кабинете допоздна, готовясь к завтрашним поручениям. Незадолго до полуночи он погасил лампу и пошел к себе. Позвал Лептину, но девушка не откликнулась.

— Лептина! — в нетерпении повторил он. Наверное, заболела или за что-то сердится на него. Из полумрака спальни донеслось:

— Лептине пришлось уйти. Вернется завтра утром.

— Великий Зевс! — воскликнул Александр, услышав незнакомый голос в своей спальне, положил руку на меч и вошел.

— Это не тот меч, который ты в меня вонзишь, — заметил голос.

Александр увидел, что на кровати перед ним сидит незнакомая девушка поразительной красоты.

— Кто ты и кто позволил тебе войти в мою комнату? — начал спрашивать он.

— Твой отец, царь Филипп, хотел сделать тебе сюрприз. Я и есть этот сюрприз. Меня зовут Кампаспа.

— Мне очень жаль, Кампаспа, — ответил Александр, указывая ей на дверь, — но если бы мне хотелось такого рода сюрприза, я бы приготовил его себе сам. Прощай.

Девушка встала, но, вместо того чтобы пойти к двери, быстрым и легким движением расстегнула пряжки своего пеплоса и осталась перед ним в одних сандалиях с серебристыми лентами.

Рука Александра, указывающая на дверь, упала, и он молча уставился на девушку. Она была красивее всех, кого он видел в своей жизни, так прекрасна, что захватывало дух и в жилах закипала кровь. У нее была гладкая и нежная шея, прямые плечи, упругие груди, а стройные гладкие бедра словно изваяны из паросского мрамора. Александр ощутил, как язык присох к небу.

Девушка шагнула к нему, взяла за руку и потянула в ванную.

— Можно тебя раздеть?

Она начала расстегивать пряжки на его хламиде и хитоне.

— Боюсь, что Лептина рассердится и…— залепетал Александр.

— Возможно, но ты наверняка будешь удовлетворен и счастлив. Уверяю тебя.

Теперь и царевич был голый, и девушка прильнула к нему всем телом, но, едва ощутив его реакцию, отступила и потянула к ванне.

— Здесь будет еще лучше. Увидишь.

Александр последовал за ней, и она начала ласкать его со знанием и умением, до сих пор ему незнакомыми, мучительно возбуждая его чувственность, а потом деликатно отступая и снова лаская его тело.

Почувствовав, что царевич достиг крайнего возбуждения, Кампаспа вылезла из ванны и легла на ложе, мокрая от благовонной воды, золотясь в свете от лампы. Юноша с пылом набросился на нее, но она шепнула ему в ухо:

— Так пользуются тараном, когда нужно проломить городскую стену. Позволь мне ввести тебя, и увидишь…

Александр почувствовал, как погружается в наслаждение, словно камень в воду. Оно становилось все сильнее и интенсивнее, пока он не взорвался. Но Кампаспа хотела еще и снова начала возбуждать его влажными горячими губами, пока не смогла ввести его в себя еще раз, с усталой ленью. И в эту ночь молодой царевич понял, что наслаждение может быть в тысячу раз острее, чем то, которое доставляла наивная и бесхитростная любовь Лептины.

С тех пор как отец уехал, каждый день без исключения Александр получал от него сообщения о ходе операций и перемещении войск. Судя по донесениям, Филипп при первом же наступлении полностью реализовал свой план, оккупировав Кифинион, а потом, к концу лета, и Элатею.

Филипп, царь македонян, Александру: здравствуй!

Сегодня, в третий день месяца метагитнион, я оккупировал Элатею.

Мое предприятие вызвало панику в Афинах, поскольку все думали, что вскоре я поверну войско на них и заставлю фиванцев пойти со мной. Но Демосфен внушил согражданам, что моя акция направлена только на усмирение Фив, чтобы помешать их союзу с афинянами. Они послали делегацию, чтобы склонить фиванцев к союзу. Я тоже решил направить посольство в этот город, чтобы убедить их в обратном. Буду держать тебя в курсе дела.

Желаю здравия тебе и царице, твоей матери.

Александр вызвал к себе Каллисфена, который прибыл во дворец несколько дней назад.

— События развиваются примерно так, как ты и предсказывал, — рассказал ему царевич. — Недавно я получил от отца известие о ходе его экспедиции. Теперь два посольства, афинское и македонское, пытаются уговорить фиванцев заключить союз — с Афинами или с Македонией. Которое, по-твоему, добьется успеха?

Каллисфен величественным жестом закинул плащ на левое плечо и проговорил:

— Делать предсказания — занятие опасное, более подходящее гадальщику, чем историку. Кто возглавляет афинскую делегацию?

— Демосфен.

— Тогда она и добьется успеха. Нынче нет в Греции более великого оратора, чем Демосфен. Готовься к отъезду.

— Почему?

— Потому что будет решающая битва, а в этот день твой отец захочет, чтобы ты был рядом с ним на поле боя.

Александр посмотрел ему в глаза.

— Если это случится, напиши историю о моих деяниях, когда настанет время.

* * *

Александр скоро понял, насколько его отец был прав: политика оказалась куда более сложной задачей, чем сражение в чистом поле. При дворе каждый считал своим долгом давать советы, учитывая юные годы царевича; и все, начиная с матери, полагали, что могут повлиять на его решения.

Однажды вечером Олимпиада пригласила сына отужинать в ее палатах — под предлогом того, что хочет подарить ему вышитый собственноручно плащ.

— Поразительно, — подтвердил Александр, едва завидев подарок, и, хотя узнал тонкую эфесскую работу, добавил: — Должно быть, тебе потребовались месяцы труда.

В трапезной стояло лишь два стола и два ложа, одно рядом с другим.

— Я думал, сегодня вечером с нами будет и Клеопатра, — заметил сын, немного удивленный.