Университет - Бентли Литтл

Мияко легла спиной на скамейку для рояля. Затем подняла ноги вверх, подхватила их под коленками и подтянула выше головы – теперь ее раскрывшаяся вагина смотрела прямо вперед.

– Обслуживание в порядке очереди. – Профессор ухмыльнулся. – Или, может быть, лучше сказать: «Первый начал – первый кончил»?

Парень стоявший первым, студент с придурковатым лицом, которому было не больше восемнадцати, уже расстегивал брюки, доставая свой член.

Затем он взобрался на Мияко.

Доктор Коултер, ухмыляясь, наблюдал за происходящим. Прошло всего несколько минут, и на нее забрался второй мужчина.

Рон стоял, ожидая своей очереди. Часть его не знала, куда деться от омерзения, часть была в ярости, а еще одна часть была настолько возбуждена, что он понял, что расстегивает ремень, молнию на брюках и достает свой начинающий твердеть член.

– Следующий, – весело объявил профессор.

Мужчина перед ним вынул свой член и слез с Мияко, и Рон подошел к скамейке для рояля. Мияко улыбалась ему между коленями, а он, посмотрев на нее сверху вниз, внезапно ощутил пустоту и печаль, такую печаль, что слезы навернулись ему на глаза. Он был одним из, наверное, пятнадцати человек, стоявших в очереди, но чувствовал себя таким одиноким, как никогда в жизни. Это не его люди.

И это не он сам.

Он поднес член к влажному отверстию Мияко, и тот легко вошел в нее.

Рон стал двигаться.

Через пару минут все закончилось, и вот он уже застегивает свои брюки и отступает в глубь комнаты, озираясь в поисках Рут. Казалось, что все девушки и женщины собрались на кухне возле самого большого окна, где они разговаривали, пили и ели, притворяясь, будто ничего необычного не происходит, но Рут нигде не было видно.

Дамская комната. Может быть, она вышла в дамскую комнату…

И она действительно появилась спустя пять минут и троих отстрелявшихся мужчин. Рон помахал ей, но она проигнорировала его, и, чувствуя свою вину и смущение, он не сделал попытки догнать ее и объясниться.

Рон вновь повернулся к роялю и стал равнодушно наблюдать за происходящим. В перерыве между мужчинами Мияко улыбнулась ему.

Потом она опустила ноги и объявила своему мужу, что устала.

– Моя жена устала, – громко произнес доктор Коултер. – Кто-нибудь готов занять ее место?

– Я, – это был голос Рут.

Рон хотел возразить, хотел сказать, что она не должна, хотел схватить ее и утащить к чертовой матери, но вокруг было слишком много людей, а он не хотел устраивать перед ними сцену, – так что молча наблюдал, как Рут подошла к скамейке, сняла свой топ и трусики и, наклонившись над скамейкой, встала на четвереньки.

– Приступайте, пока она не остыла, – призвал профессор.

Рон смотрел, как пожилой мужчина, стоявший в очереди первым, спустил брюки, достал свой необычно большой член и ввел его в Рут.

Такого не должно быть. Этого не должно было случиться. Они же ехали сюда, чтобы выпить и пообщаться с умными людьми. Они же должны были…

Рут закричала.

Рон не знал, кричит она от боли или от удовольствия, но что-то в нем сжалось от этого крика. Он отвернулся и отошел к разговаривающим женщинам.

Мияко догнала его на кухне, где он взял себе банку пива.

– Тебе понравилось? – Она улыбнулась.

Ему хотелось заехать ей по физиономии, но вместо этого Рон устало кивнул.

– Да, – сказал он.

– Пойдем, – сказала Мияко, беря его за руку.

– Куда?

– Они почти закончили.

Вслед за ней Рон вернулся в гостиную. Рут уже одевалась. На ее ногах блестела влага, но он не знал, пот это или сперма.

Теперь мужчины и женщины перемешались, и Мияко через толпу провела его вперед, туда, где доктор Коултер стоял со свертком, завернутым в японский шелк.

Мияко сильнее сжала его руку. Рон увидел на ее лице нетерпение, смешанное с восторгом.

К горлу Рона подступила тошнота, и он вновь вспомнил о Матери-Наставнице и о Сатане.

Профессор развернул шелк. На крышке рояля оказался набор ножей.

Коултер повернулся к собравшимся и ухмыльнулся.

– А теперь, – сказал он, – настало время для кровавых игр.

«Книжные шкафы на трех верхних этажах библиотеки забиты бесконечными книгами, а сами шкафы расположены параллельно белым трубкам флуоресцентного освещения, вделанным в потолок. Книги расставлены в порядке математической прогрессии, от букв к цифрам и к датам. Здесь история плавно перетекает в философию, философия так же плавно – в политические науки, и так дальше, и дальше, и дальше. Все выглядит аккуратным, упорядоченным, логичным. Все и есть аккуратно, упорядоченно и логично. За исключением книг по компьютерам, которые слишком рьяные компьютерные фанатики разбрасывают где попало.

А шестой этаж…»

Фэйт остановилась и перечитала написанное. Слова лились легко и быстро, ручка просто порхала над желтой разлинованной бумагой, и писала она с такой скоростью, что не была уверена, имеет ли написанное какой-то смысл. Но, взглянув на написанный абзац, увидела, что слова без усилий цепляются друг за друга, а фразы подчиняются некоему естественному ритму.

Фэйт была удивлена. На литературное творчество она записалась лишь потому, что оно показалось ей никому не нужным курсом, на котором легко получить высшую оценку, и, по ее мнению, этот курс должен был выступить в качестве противовеса более трудным и обеспечить ей нормальный средний балл. До этого она написала несколько стишков, начала несколько кошмарных подростковых эссе с названиями типа «О любви» или «Об искусстве», но писала Фэйт всегда медленно и с трудом, а результаты ее творчества получались практически нечитабельными даже после многократного редактирования и переписывания.

А вот сейчас – почему-то – ее мысли были ясными, идеи получались законченными и легко ложились на бумагу. Это было поразительно, будто существовал акведук, по которому к ней текли эти слова, и Фэйт задумалась, не так ли чувствуют себя настоящие писатели, когда говорят, что являются лишь посредниками для передачи посланий и что их работы принадлежат не им, а являются результатом божественного прозрения.

Не менее тревожил ее тот факт, что она никогда раньше не писала ничего, что хоть отдаленно напоминало бы хоррор, – ее стишки всегда были или слащавыми сонетами, или ультрамодными, свободно рифмованными виршами на злобу дня. А сейчас перед Фэйт лежало начало рассказа ужасов. И не просто начало. В голове у нее уже сформировалась вся история, и теперь, возвращаясь к ней, она уделяла основное внимание конкретному описанию героев, их специфическому языку и уже сложила для себя завершающую, убойную фразу.