Королевский гамбит - Джон Мэддокс Робертс

— В самом деле? Что ты еще можешь сказать? Например, о состоянии его дома?

— Его я не успел осмотреть. Я оставил дозорного у дверей дома и приказал никого из него не выпускать. Сам же поспешил сначала к тебе домой, а потом сюда. Еще не прошло и часа с тех пор, как мне повстречался на пути раб Павла.

Я пытался собраться с мыслями, однако это давалось мне с трудом, ибо последствия прошедшей бурной ночи сказывались до сих пор. Интересно, что же все-таки Клавдия подсыпала мне в вино? Только теперь я понял, что оно неспроста отдавало горечью. Подмешивать какую-нибудь дрянь в лучшее из вин было вполне в духе Клавдиев. Как ни странно, когда эта мысль пришла мне в голову, мне стало гораздо легче на душе. По крайней мере, я перестал себя казнить за то, что так сильно напился и вел себя как обезумевший сатир.

Я вновь подошел к отцу.

— Отец, я должен немедленно приступить к расследованию. Не одолжишь ли ты мне своих ликторов? Мне нужно прибыть на место преступления прежде, чем там появятся другие чиновники. Рабов придется заточить в тюрьму до тех пор, пока не будет найден убийца. Боюсь, вокруг состояния Павла начнется большая возня. Вряд ли у него найдется наследник.

— Ладно.

Он сделал жест рукой, и к нам подошли два ликтора.

— Долг городского претора обязывает меня появиться на месте преступления сегодня, но немного погодя. У меня есть серьезные опасения, что это будет очень непростое и запутанное дело. Так всегда бывает, когда умирает богатый вольноотпущенник, у которого нет семьи, способной предъявить права на его имущество. Не знаешь, была ли у него жена?

— Это я постараюсь выяснить, — пообещал я.

— Хорошо, а теперь идите. Подготовь отчет к тому времени, как я приду.

После этого в сопровождении своих клиентов и двух ликторов я покинул дом отца.

— Отправляйся в школу Статилия Тавра, — попросил я одного из ликторов. — Спроси там врача Асклепиода. И приведи его в дом Сергия Павла.

Тот неторопливо удалился. Заставить ликтора бежать было невозможно: слишком уж он был преисполнен сознания собственной значимости.

По крайней мере, теперь у меня появился повод отвлечься от головной боли и неприятных ощущений внутри живота. В скором времени весть об убийстве облетит весь город. Правда, такими событиями ныне римлян не удивишь. Но если жертвой становится известная личность, вокруг нее обычно разворачивается большая шумиха. Бывали времена, причем не столь давние, когда подобные происшествия не привлекли бы к себе никакого внимания. Так, к примеру, в период проскрипций убийства сенаторов и всадников стали делом привычным. Доносчикам причиталась часть собственности того человека, которого они оговаривали, обвиняя в измене. Поэтому неудивительно, что жизнь всякого состоятельного человека могла подвергнуться этой опасности. Однако людская память весьма коротка, тем более что последние несколько лет прошли в мире и благополучии. И ныне слухам об убийстве богатейшего вольноотпущенника надлежало стать основной темой разговоров городских сплетников на много дней.

Когда мы подошли к дому Павла, полусонный ночной стражник стоял возле него, прислонившись к двери. Усиленно борясь с одолевавшей его дремотой, он сообщил, что, с тех пор как капитан отправился искать меня, никто в охраняемое им здание не входил и из него не выходил. После чего отошел в сторону, пропуская меня с клиентами и ликторами внутрь. Обернувшись к Бурру, старому вояке, я сказал:

— Проверь все комнаты. Выясни, нет ли запасного выхода из дома. И можно ли сюда проникнуть через окно.

Кивнув в ответ, тот поспешно отправился исполнять приказание.

Едва он удалился, как ко мне бросился какой-то толстяк. Выражение его лица было преисполнено глубокой скорби, а сам он был покрыт обильной испариной.

— О, господин, как я рад, что ты пришел! — отвесив мне поклон, начал он. — Как это ужасно! Моего господина Сергия больше нет в живых.

— Да-да, я знаю. А кем, собственно…

— Меня зовут Постум. Мажордом. Проходи, будь так любезен…

Я дал ему жестом знать, чтобы он замолчал.

— Собери всех домашних рабов в перистиле. Немедленно! — приказал ему я. — Скажи, отлучался кто-нибудь из дому с тех пор, как было обнаружено тело?

— Ни одна живая душа, господин. Все рабы уже созваны. Иди за мной, я тебя провожу.

— Хорошо. Скажи, у Павла была жена?

— Да, была. Рабыня. Но она умерла прежде, чем он успел обрести свободу.

Рабы, разумеется, не имеют права заключать законные браки, однако лишь самые суровые хозяева не признают союзов между ними.

— А не было ли у него детей, рожденных тогда, когда он стал свободным гражданином?

— Нет, господин.

Нетрудно было представить, с какой жадностью стервятники слетятся на эту добычу. Мы вошли в перистиль, который представлял собой окруженный колоннами внутренний дворик, но посреди него находился не пруд, а солнечные часы. По размерам он не уступал двору любого загородного дома, но для городского строения был слишком велик. Однако это обстоятельство оказалось как нельзя кстати, потому что в перистиле собралось не менее двух сотен рабов.

Здесь царило столь необъятное море слез, сопровождаемое такой бурей стенаний, что вкупе они могли составить честь целому хору профессиональных плакальщиков. Возможно, объяснялось это тем, что Павел был добрым хозяином. Но скорее всего, причиной тому стал охвативший рабов страх, для которого имелись веские основания. Весь ужас их положения заключался в том, что после кошмара минувшей ночи жизнь каждого из них висела на волоске. Если окажется, что хозяина убил один из них и убийца не признается в совершенном преступлении или не будет разоблачен, всех рабов распнут. Таков был один из самых жестоких, самых отвратительных, но по-прежнему действующих римских законов. Если мне не удастся отыскать убийцу, Катон (не мой раб, а сенатор, один из самых омерзительных представителей власти) настоит на том, чтобы я привел его в исполнение. Уж он наверняка не станет принимать в расчет, что жертвой преступления стал вольноотпущенник, а не рожденный свободным гражданин. Для Катона главное заключалось в том, что покойный был господином. А сенатор никогда не упускал случая приблизиться в своей примитивности и грубости к столь почитаемым им предкам.

— Кто из вас последним видел хозяина живым? — произнес я достаточно громко, чтобы меня слышали все.

Толстый, невысокого роста евнух нерешительно вышел вперед.

— Я, господин, — произнес он тонким голосом. — Меня зовут Пепи. Я всегда спал у двери покоев хозяина. Как говорится, оберегал его сон и был всегда наготове, чтобы прийти на зов, коль скоро ему посреди ночи что-нибудь понадобится.

— Немного же от тебя было толку в эту ночь, если кто-то умудрился проскользнуть мимо.

— Этого не может быть! — продолжал настаивать он со свойственным евнухам детским негодованием. — Я просыпаюсь от малейшего шороха. Именно поэтому хозяин поручил мне охранять его покои. А еще потому, что я сильный. И без труда могу поднять его с кровати и донести до ночной вазы, если он сам не в состоянии сделать это.