Халхин-Гол. Первая победа Жукова - Владимир Першанин

* * *

Второй стрелковый батальон капитана Петра Лазарева понёс большие потери. В майских боях теряли людей из-за неразберихи и отсутствия чёткого командования. Сейчас неразбериха осталась, зато приказы Жукова были жёсткие и беспрекословные. В отличие от бывшего командира корпуса Фекленко, заседавшего со своим штабом вдали от боевых действий, Жуков находился на передовой линии.

Важную высоту Баин-Цаган проморгали. Чья вина – непонятно. Новый командир корпуса бросал в бой танковые, броневые, пехотные части и артиллерию по мере их подхода и не считался с потерями.

Со всех аэродромов в пределах досягаемости были подняты самолёты, которые бомбили и обстреливали окопавшихся японцев. Батареи подтягивались на ближнюю дистанцию и посылали снаряды, обрушивая укрепления.

Очевидцы рассказывали, что порой было невозможно сосчитать наши истребители и бомбардировщики. Израсходовав боеприпасы, улетали одни эскадрильи, а на смену им прилетали другие. Жуков хорошо понимал, что японскую группировку в нашем тылу надо срочно уничтожить. Слишком опасным был этот создавшийся вражеский плацдарм.

Бой за плоскогорье шёл повсюду. Но вряд ли от этого было легче комбату Петру Лазареву, который за пару часов оставил на склонах около пятидесяти погибших. Раненых эвакуировали под пулями на носилках. Те, кто мог идти, брели вниз, поддерживая друг друга.

Оружие не бросали. На плоскогорье образовался «слоёный пирог». Японцы, оказавшиеся в изоляции от основных сил, кидались на красноармейцев со штыками наперевес, швыряли гранаты, пакеты со взрывчаткой. Глубоко укоренившаяся психология не сдаваться в плен, гибнуть за императора и свою страну делала их бесстрашными воинами.

Молодой командир взвода с пробитой рукой возглавлял небольшую группу раненых. На них напали трое японских солдат, прятавшихся в промоине. Патроны к винтовкам закончились, но оставались штыки. Двое раненых были заколоты, лейтенант от неожиданности растерялся. Положение спас сержант, получивший контузию. Выстрелом в упор он свалил одного японца и с криком бросился на другого.

Сержанта трясло. Дёргались руки, он ничего не слышал, а фигуры вражеских солдат двоились в глазах. Красивых контузий не бывает, если люди не притворяются. Сержант выжил после близкого взрыва снаряда и думал, что самое плохое осталось позади. Возможно, после госпиталя его выпишут к семье, детям. Страх оставить их без кормильца придал новые силы и заставил забыть о контузии. Не успевая дослать в казённик новый патрон, он отбивался прикладом. Опомнился молодой лейтенант и стал стрелять в японцев из пистолета. Когда раненые вражеские солдаты убежали, он долго глядел на погибших красноармейцев.

– П-пошли, лейтенант, – сильно заикаясь, позвал сержант. – В-возьми…

Что надо взять, выговорить не сумел, но взводный его понял. Забрал красноармейские книжки и поднял одну из винтовок.

Комбат Лазарев вместе с четвёртой ротой был вынужден залечь под огнём нескольких пулемётов. Он знал, что комиссар батальона отправил к танкистам человека с просьбой о помощи. Можно было выждать, однако вмешался комиссар полка.

– Чего ждать? С моря погоды? Танкисты с утра воюют, а мы отсиживаемся. Того и гляди Жуков пинками нас погонит. Поднимай людей.

Лазарев хотел огрызнуться, но смолчал. В том, что батальоны долго плутали по степи, была немалая вина комиссара полка. Когда людей погрузили в машины, он не уставал подгонять командиров и водителей:

– Вперёд! Там бой идёт, а мы чухаемся.

Переброска крупного подразделения по бездорожью – непростое дело. Однако всё происходило наспех, необдуманно. Так что прибыли к Баин-Цагану лишь в три часа дня. Политработников такого ранга, как полковой комиссар, не дёргали за ошибки. Обычно расплачивались строевые командиры.

Но что ждать от Жукова, который поддерживает командиров? Налетит как бешеный и отстранит комиссара, даже не выслушав. Словами его не проймёшь. А комиссару полка намекнули свыше – если будет действовать решительно, его оценят. Жуков на потери не смотрит, ему подавай результат.

Два года назад комиссар руководил сельхозотделом обкома партии в одной из крупных областей. Когда началась чистка в армии, его бросили на укрепление Вооружённых Сил. После кратких курсов по переподготовке он стал комиссаром полка (должность полковника), крупного подразделения в три тысячи человек. Бывший обкомовский работник воспринял это как понижение. У него в области двести колхозов находилось в подчинении! Но если председатели колхозов линию партии понимали правильно, то здесь, в Монголии, командиры пытались артачиться. Это выводило комиссара из себя.

Единственное, что мог сделать комбат Лазарев под таким давлением, – хоть немного оттянуть новую лобовую атаку.

– Сначала нанесём удар с фланга.

– Наносите, чего ждёте!

Японская батарея продолжала вести огонь с вершины, неподалёку взрывались снаряды. Полковой комиссар беспокойно оглядывался. Ему стоило больших усилий оставаться в опасном месте. Когда комбат отдал нужные распоряжения, комиссар торопливо зашагал назад, не забыв предупредить Лазарева:

– Атаковать не позже чем через полчаса.

Очередной снаряд разорвался метрах в пятидесяти. Комиссара сопровождал боец с винтовкой. Оба бросились на песок, неподалёку шлёпнулся зазубренный осколок. Проходя мимо, политработник хотел подобрать его, но обжёг пальцы.

– Вот чёрт, раскалённый! Я не знал, что они такие горячие.

Красноармеец молча кивнул, соглашаясь с ним. В душе подумал: много ты ещё чего не знаешь, хотя во главе полка стоишь.

Фланговый удар не получился. Взвод лейтенанта Астахова, самого опытного командира в роте, угодил под огонь «Гочкиса». Погибли двое красноармейцев, снаряд разбил «Максим», который прикрывал бойцов Астахова. В это же время открыли стрельбу танки. Японская батарея отвлеклась, и комбат Лазарев поднял все три роты в атаку. 

* * *

Политрук Боровицкий бежал, как ему было приказано, с винтовкой наперевес. Он служил в Красной Армии шесть лет, но в такую заваруху угодил впервые. Во время майских боёв выполнял мелкие поручения батальонного комиссара, который старался беречь политруков. Сейчас Борис Яковлевич возглавлял первый взвод. Винтовка со штыком ко многому обязывала. Боровицкий старался не думать, что предстоит впереди. В голове мелькали обрывки мыслей. Он видел выгоревшую гимнастёрку помкомвзвода, рядом тяжело дышал другой боец.

Политрук с запозданием услышал треск японского пулемёта, зато хорошо уловил звучный шлепок пули. Старший сержант, помощник командира взвода, лежал на земле, зажимая рану выше колена. Человек, на которого он рассчитывал, вышел из строя. Борис остановился возле него, пули хлестнули по песку.

– Товарищ политрук, – тянул его за рукав другой сержант, – надо бежать, убьют.

– Куда бежать?

– Вперёд. Назад нельзя – расстреляют.

Растерянность едва не погубила Боровицкого. Новая очередь рассеялась вокруг, вскрикнул кто-то из бойцов, бежавших правее. Борис пригнулся и продолжил бег, ожидая каждую секунду удара в живот. Этих ран больше всего опасались рядовые красноармейцы. Но что могли понимать малограмотные ограниченные люди, не видевшие ничего, кроме своей деревни, навоза и тяжёлого физического труда? Так рассуждал Боровицкий. Они не знали, что пробитое лёгкое не заживает годами, а переломанная кость грозит смертельным остеомиелитом. Большинство из них не видели толком настоящей жизни.