Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Тропик Змеев - Мари Бреннан

Но и письмо к матери далось мне куда легче, чем весточка для сына. С каждой написанной строчкой я все отчетливее понимала, что эти слова могут оказаться последней памятью обо мне, и на душе становилось все горше. Конечно, так было с каждым письмом, но теперь это чувствовалось гораздо острее, чем раньше. Короткую записку к сыну я писала дольше, чем все остальные письма, вместе взятые.

К тому времени, как мы были готовы к отъезду, наступил семинис. Конечно, байембийский календарь мало похож на обычный антиопейский, и большинство моих антиопейских читателей могут даже не подозревать, что это значило для данного региона. Посему позволю себе объяснить значимость этого факта, дабы вы все в полной мере оценили нашу глупость.

Начинался долгий сезон дождей.

Поначалу эта перемена принесла немалое облегчение. Со дня нашего приезда в Байембе стояла сушь, посему дышать чистым, будто отмытым от пыли воздухом и видеть, как распускаются цветы, а все золотое становится зеленым, было сущим наслаждением. Но влажность воздуха в это время года убийственна: то, что сухую жару выносить куда легче, чем влажную, – чистая правда. Между тем мы, как вы, возможно, помните, собирались спуститься в район, славящийся обилием дождей.

Фадж Раванго нас предупреждал. Но он был слугой оба, а оба желал, чтобы мы отправлялись поскорей; естественно, предупреждения его не отличались особым усердием. Мы же, со своей стороны, были просто глупы. Никому из нас еще не довелось испытать на себе сезон дождей в Эриге, не говоря уж о болотах Мулина, а Ив де Мошере, великий тьессинский путешественник, чьи записки служили нам едва ли не единственным источником сведений о Зеленом Аде, не слишком распространялся о дождях. Отмахнувшись от предостережений Фаджа Раванго, мы (не без угрызений совести за уготованную нами для них судьбу) нагрузили вьючных ослов и, сами еще того не ведая, распрощались с последними сухими деньками на долгое-долгое время.

Боюсь, для описания природной среды, в которой мы оказались, мне вновь не хватит слов. Но слова, да еще скромные зарисовки – все, чем я располагаю, и при помощи этих инструментов должна сделать все, что смогу. Здесь чрезвычайно важно правильно понять, в каком мире я провела большую часть следующих семи месяцев, и постоянно помнить об этом, читая обо всем, что там происходило.

Началом и концом всего на свете, тем, что не оставляло меня ни утром, ни вечером, ни ночью, ни днем, пусть даже на краткий миг, была жара. Даже на меня, всей душой предпочитающей тепло холоду, она действовала крайне, нередко – до отвращения, угнетающе. На плоскогорье, представляющем собой большую часть Байембе, сухо и ветрено, и эти факторы смягчают, скрадывают тропическую жару. Но в безвоздушных заболоченных низинах, столь метко прозванных Зеленым Адом, подобного неоценимого подспорья нет. Пот в подобном климате облегчения не приносит: воздух так же влажен, как кожа. Вы истекаете потом, он сочится из каждой поры тела, но если его утереть, это поможет лишь на пару секунд, и, кроме обезвоживания, вы этим ничего не добьетесь. Поэтому пот приходится терпеть – до тех пределов, когда вы будете готовы отдать левую руку за холодную ванну, и много далее, пока он не станет вашей новой реальностью, и вы не забудете, что такое быть сухим, не говоря уж о том, что такое холод.

Я научилась справляться с этим. Даже не спрашивайте как. Дело в некоем трюке сознания, на который я наткнулась, исчерпав выносливость до абсолютного предела и осознав, что ничем не могу облегчить свое состояние. Вот тут мне как-то удалось смириться с ситуацией: я приняла ее во внимание, отложила в сторонку и продолжила работу. Да, я так и осталась грязной и липкой от пота и все так же жаждала почувствовать кожей прохладный бриз, но это больше не поглощало без остатка все мои мысли. (Осмелюсь предположить, Натали с мистером Уикером тоже нашли способ примириться с жарой, поскольку ни один из них не сошел с ума и не начал палить во все стороны из дробовика или рвать на себе одежду в тщетных попытках облегчить страдания.)

Однако с другими трудностями невозможно было совладать при помощи трюков сознания. После жары следуют насекомые. Гнус, москиты, стрекозы, бабочки, мухи, жуки, мотыльки… а уж муравьи с пауками! Читателям, проживающим в умеренном климате, таких пауков и не вообразить: всевозможных размеров, от таких мелких, что и не углядишь, до огромных, больше моей раскрытой ладони, и некоторые из них весьма и весьма ядовиты. Другие не преминут при случае отложить яйца вам под кожу – последствия предсказуемы и очень неприятны. Муравьи хотя бы настолько любезны, что предупреждают о своей опасности: есть там одни, добрых трех сантиметров в длину, имеющие изумительный окрас цвета электри`к. Эти явственно предостерегают: спровоцировав их укус, не обрадуешься.

Итак, кожа не только мокра от пота, но и облеплена насекомыми. При этом, если вы столь неосторожны, что обопретесь ладонью о дерево – а вы непременно обопретесь, чтоб не упасть в яму, не поскользнуться в грязи, или не споткнуться о невидимый корень или ветку, – то обязательно напоретесь на шипы и колючки. Любая ранка, нанесена она хоть флорой, хоть фауной – это риск заражения, плюс даже малейший намек на кровь (да, мои читательницы сейчас непременно вспомнят о том явлении, что отправляло нас с Натали в агбан) привлекает тучи всевозможных ползучих тварей, желающих полакомиться ею. И пиявки из них – далеко не самые худшие; пиявок я вскоре полюбила, простите мне сей жуткий каламбур, почти как кровных братьев. Пиявку, стоит только преодолеть отвращение, легко можно снять с тела и отшвырнуть прочь – я проделывала это столько раз, что и не сосчитать.

К счастью, не все обитатели этих лесов внушают отвращение. Подобные местности кишмя кишат не только мелкой, но и крупной живностью. Мартышки, мангобеи, колобусы, гориллы и шимпанзе, бонго, дукеры и окапи, карликовые гиппопотамы и лесные слоны, ночные змеи – а уж птиц столько, что сотне натуралистов не описать и за год.

И, конечно, драконы – но к ним мы перейдем позже.

Людей среди всего этого буйства жизни отыскать нелегко. Поддайся я время от времени одолевавшим меня порывам отправиться в глубь Зеленого Ада без провожатых, куда глаза глядят, и сумей божьим попущением или благодаря слепой удаче прожить там месяц – и то могла бы не увидеть за это время ни одного мулинца. В районе площадью более пятидесяти тысяч квадратных километров их проживает меньше десяти тысяч, причем они регулярно меняют места стоянок – все равно что искать иголку, кочующую в стоге сена, подобного которому вы не видали никогда в жизни.

Мулинцев невозможно было бы отыскать даже при помощи Фаджа Раванго. Оставалось одно: отправиться в такое место, где они смогут отыскать нас.

Оставив Атуйем, мы проехали вдоль границы Байембе около ста километров в глубь материка, держась саванны, где двигаться было легче. Но каждый шаг приближал нас к неровным склонам, спускавшимся с плоскогорья к болотам, и Зеленый Ад, видневшийся впереди слева, с каждым днем становился все больше. Я часто поглядывала на скаку в его сторону, хоть это и отвлекало от других наблюдений. Быть может, далекий бой барабанов был лишь игрой моего воображения? Необъятное изумрудное море казалось полной драконов и лихорадок бездной, готовой поглотить меня навеки. Возможно, эти звуки были просто стуком моего собственного сердца.