Красная гиена - Вероника Эскаланте Льяка

никто из пациенток не мог бы представить, что Лусина провела большую часть детства, переезжая из города в город, постоянно «срываясь с места», объясняет она, рассказывая о том периоде жизни. Когда ей было двенадцать и они жили на границе – в глухой деревушке с населением всего двести человек, сухой, жаркой и пыльной, почти в нищете, – Лусина в яростной стычке с матерью заставила ее признаться, от кого они бегут. Уставшая от оправданий мать взяла девочку за руку и встряхнула.

– Хочешь знать, от кого? От твоего отца и его брата.

Ответ застал Лусину врасплох: она считала отца умершим, мать повторяла это каждый раз, когда девочка спрашивала о нем. Однако теперь тот внезапно воскрес.

– Мой папа жив? И почему мы от него прячемся?

– Потому.

Она задавала вопросы до тех пор, пока мать не влепила ей пощечину, выбив расшатанный малый коренной зуб. И хотя потом та обнимала ее и много раз извинялась, сломалось нечто большее, чем зуб, и Лусина перестала спрашивать. На какое-то время она успокоилась, по крайней мере внешне. Однако ей передался материнский страх перед отцом, лица которого она не помнила и который в то же время чрезвычайно ее интересовал.

* * *

Лусина разрезает кожу, жировую ткань, мышцы живота и осторожно вскрывает брюшину, чтобы получить доступ к матке. С беспредельной аккуратностью она извлекает из чрева матери почти бесформенный комок.

– Это мальчик.

– Можно посмотреть? – спрашивает мать, непослушным от волнения и наркоза голосом.

– Сейчас.

Доктор Рамирес перерезает пуповину и отдает ребенка медсестрам, а сама тем временем извлекает плаценту и готовится наложить швы.

– Доктор, – зовет медсестра.

Лусина отвлекается от швов и подходит к существу, которое, судя по всему, хочет покинуть этот мир, едва ступив в него. Она берет новорожденного на руки и устраивает его так, чтобы попытаться оживить. Массирует ему грудь и шепчет:

– Даже не думай об этом.

– Что происходит? – хриплым голосом спрашивает мать.

Лусина не отвечает; она упорно надавливает на крошечную грудную клетку младенца, все еще в крови и смазке, лежащего на испачканной красным простыне. Затем прикладывает гигантский стетоскоп к маленькому тельцу. Просит всех замолчать.

– Пульс есть, – говорит она, и ее собственный пульс учащается. Каждый раз, когда Лусина спасает жизнь ребенку или матери, ее сердце замирает на несколько секунд, а дыхание останавливается.

Медсестры заворачивают реанимированного новорожденного и уносят из поля зрения матери. Лусина возвращается, чтобы ее зашить.

– Его осмотрит педиатр, – говорит она женщине и велит дать ей немного успокоительного.

Закончив работу, Лусина выходит к мужу пациентки и объясняет ситуацию, избегая давать заверения, что ребенок выживет.

– Первые часы имеют решающее значение, педиатр вам все объяснит, он обо всем позаботится, – обещает Лусина.

Доктор Лусина Рамирес прощается с мужчиной, который спешит в палату новорожденных узнать о своем сыне, а сама идет в уборную. Она больше не в состоянии сдерживать слезы, переполняющие ее всякий раз после спасения чьей-то жизни, – единственный момент, когда она позволяет себе плакать.

Выйдя из уборной, женщина направляется к стоянке и садится в машину; в глазах у нее по-прежнему стоят слезы, готовые пролиться из-за малейшего пустяка. Она поудобнее устраивается на сиденье белого «Датсуна», смотрит в зеркало заднего вида, проверяя, как выглядит, вытирает глаза руками, поправляет брови.

– К черту.

Вытерев щеки, Лусина переводит взгляд на пассажирское сиденье и замечает лежащую там папку с белой обложкой. Она много раз перечитала ее содержимое за три дня, минувшие после смерти отца. «Игнасио Суарес Сервантес» – написано черным маркером на одной стороне обложки. Лусина проводит рукой по имени и повторяет: «К черту».

Три дня назад, в день своей смерти, отец разыскал ее дома, чтобы отдать папку. Ему открыл внук, которого Игнасио видел всего раз десять за три года. Лусина была очень осторожна в этом вопросе: одно дело – дать человеку, назвавшемуся ее отцом, шанс поближе узнать друг друга, и совсем иное – позволить ему установить отношения с ее сыном. «Это зов крови», – убеждала она себя, соглашаясь увидеться с отцом в первый раз, трепеща от страха – нет, от ужаса, признается Лусина самой себе, вспоминая об этом. Полжизни она убегала от него и жутко боялась встречи. Однако не разрешала Игнасио общаться с сыном, не желая подвергать мальчика риску.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она после того, как сын крикнул, что пришел сеньор Игнасио. Он так и не признался мальчику, что является его дедом, и попросил называть сеньором.

– Хотел передать тебе эти бумаги…

– Я ведь просила никогда не приходить ко мне домой, – перебила Лусина.

– Знаю, знаю, извини. Пусть эта папка будет у тебя. Если со мной что-то случится, я хочу, чтобы ты ее прочитала, – торопливо сказал он. – Обещай, что, если со мной что-то случится, обязательно прочитаешь, – потребовал Игнасио, сильно сжав ей плечи.

Женщина испуганно кивнула.

– Хорошо, хорошо, обещаю.

Он поцеловал ее в лоб, сел в машину и скрылся из виду, прежде чем она стряхнула с себя удивление и закрыла дверь.

Даже по прошествии трех лет Лусина ему не доверяла, не хотела, чтобы он находился рядом с ее сыном или в ее доме. Она никому не сказала, что объявился мужчина, назвавшийся ее отцом. Утаила правду и тогда, когда ее бывшему мужу сообщили, что она встречается с неким пожилым человеком, писателем.

– Тебя видели со стариком, – заявил он.

Это стало началом конца их брака, который распался из-за того, что Лусина так и не сумела объяснить, кто такой Игнасио.

* * *

Лусина берет папку, переворачивает страницы и выхватывает случайное слово. «Акушерка», – произносит она вслух. Слово, которое определило ее судьбу и сделало гинекологом. Она вспоминает себя четырнадцатилетнюю в затерянном посреди Мексики городке, где они какое-то время жили с матерью, названном Кореей в честь далекой страны. Там, в этой Корее без жителей с раскосыми глазами, ее мать помогла одной женщине родить в проходе между сиденьями городского автобуса, в присутствии пятнадцати пассажиров и курицы в клетке. Лусина видела, как мать подошла к женщине, которая кричала и держалась за живот, будто таким образом могла остановить роды. Мать уложила ее на шаль и помогла родить на свет девочку. «Я много лет работала с акушеркой», – объяснила она женщине, отдавая ей дочь. Мать не заметила удивленного и гордого выражения на лице Лусины, которая в тот момент решила, что посвятит себя акушерству.

* * *

Она отрывает взгляд от страницы и заставляет себя закрыть папку. Потом выходит из машины и решительным шагом возвращается в клинику.

– Доктор,