Война среди осени - Дэниел Абрахам

— У нас всегда так. Но зиме конец, это уже последние судороги, а потом наступит жара. Конечно, не такая страшная, как в летних городах. Я помню Сарайкет. У меня пот ручьями лился по спине.

— У нас это называется «немножко парит», — сказал Найит, и Маати рассмеялся.

Теперь ему были нипочем холодные безлунные ночи. За годы, прожитые на севере, он узнал, что такое пробирающая до костей стужа. Зимой в Мати ветры наметали такие сугробы, что из-за них невозможно было открыть окна второго этажа. Прежде чем выйти на улицу, люди смазывали лица толстым слоем жира, чтобы не обморозить их. Невозможно было описать эти коротенькие, жалкие дни тому, кто никогда их не видел. Поэтому Маати стал рассказывать юноше о жизни в подземельях, о том, что глубоко у них под ногами скрыты лабиринты коридоров, улицы и чертоги, купальни и склады; о том, как на верхних ярусах камни покрываются мерцающим инеем, как зимние хоры поют в тусклом дрожащем свете масляных ламп.

— Почему люди не останутся там жить? — удивился Найит, когда они покинули бело-золотые дорожки дворцов и вышли на черные мостовые города. — Подземные чертоги — это же одна огромная теплая кровать.

— Да, в этом есть свои прелести, — согласился Маати. — Но людям не хватает солнца. Как только холод становится терпимым, они ненадолго выбираются на поверхность. Иногда даже раздеваются и ложатся на ледяную корку, чтобы впитать хоть немного света. Река замерзает, и дети катаются на коньках. Наружу мы не выходим только семь недель. Сюда. Вот эта улочка. Здесь подают сладкое вино, какого ты еще не пробовал.

Провести с Найитом вечер оказалось не так страшно, как он думал. Когда сын в первый раз пришел в библиотеку без Лиат, неуверенный, робкий, Маати сразу почувствовал, как ее не хватает. Раньше она всегда была рядом с ними, даже в те далекие дни, еще до их расставания. Оставшись наедине с мальчиком, Маати быстро понял, каким хорошим посредником она была. Без нее они то умолкали неловко, то затевали неискренний, пустой разговор. Маати произнес какую-то речь о том, как он рад, что Найит прибыл в Мати, но только смутил его и сам смутился.

Все изменилось лишь, когда они начали вместе ходить по чайным и баням, смотреть театральные действа. Когда у них появились общие темы и хоть какая-то зацепка, Маати наконец разговорился, а Найит показал себя прекрасным слушателем. Несколько ночей подряд Маати рассказывал ему о дае-кво, школе, истории Мати и опасностях, с которыми столкнулся, когда его послали выследить Оту-кво. И при этом, к своему глубокому удивлению, обнаружил, что прожил интересную жизнь.

У подножия одной из башен покачивалась каменная площадка. От нее ввысь, будто столбы дыма, поднимались цепи толщиной в человеческую руку. Металл позвякивал о камень. Найит остановился и задрал голову, Маати тоже поднял взгляд. Над ними грозно высился гигантский ствол башни. Еще выше, в черном небе, словно фонарь из рисовой бумаги, белела луна.

— Оттуда кто-нибудь падал? — спросил Найит.

— Каждый год падают. Наверху зимние кладовые. В начале весны и в середине осени туда поднимаются рабочие. Бывает, кто-то и сорвется. Иногда там пируют утхайемцы. Говорят, наверху вино быстрее ударяет в голову. Не знаю, правда ли это. Кто-то по ошибке шагает в небесные двери, когда площадку еще не подняли с земли. Если бы люди там жили, падали бы еще чаще. Ота-кво однажды хотел устроить, чтобы горячий воздух из кузниц поступал в центр башен и отапливал их. Тогда в них можно было бы жить зимой, но мы так и не придумали, как изменить постройку, чтобы она не развалилась.

Найит поежился, и Маати охотно списал это на прохладный ветер. Он положил руку юноше на плечо и указал ему на приземистое каменное строение с медной крышей, которая от времени позеленела, будто крона дерева. Воздух внутри чайной согревали жаровни. В конце зала два старика играли на флейтах из посеребренной жести. Девушка била в маленький барабан и пела. За длинными столами и на скамьях вдоль стен расположилось примерно с полсотни посетителей. Здесь густо пахло жареным ягненком, даже несмотря на то, что ставни на всех окнах были раскрыты. В городе никто не хотел упускать ни глотка свежего воздуха, и Маати прекрасно понимал этих людей.

Они с Найитом сели на лавку, подальше от музыкантов. Мальчик-слуга, который к ним подошел, был чуть ли не младше Эи, но хорошо знал свое дело. И дюжины ударов сердца не прошло, как он принес им чаши с вином и большую серебряную миску, наполненную нежными зелеными стручками сладкого горошка. Маати зачерпнул горсть и благодарно кивнул.

— А ты всю жизнь проработал на Дом Кяан? — спросил он. — Что поручала тебе Лиат?

— В последнее время я больше путешествовал, чем работал. А раньше вел переговоры с игольщиками, — ответил Найит, подогнув одну ногу под себя. От этого он казался выше. — С прядильщиками, красильщиками, портными, мастерами, что шьют паруса, много еще с кем. Сейчас от их ремесла не так много прибыли, как раньше, когда еще не потеряли Бессемянного, но все равно у них большая доля в торговле Сарайкета.

— Привычка. Сарайкет всегда был связан с хлопком. Людям не нравятся перемены, вот они и не спешат покидать обжитое место. Еще одно поколение все будет, как прежде. А потом все разъедутся по другим городам.

— Не разъедутся, если я буду работать, как следует, — ответил Найит с улыбкой, давая понять, что не обиделся.

— И правда, — спохватился Маати. — Я только хотел сказать, что с этим тебе нужно бороться. Если бы у города был андат, который помогал бы в торговле хлопком, как Бессемянный, все было бы куда легче.

— Ты ведь знал Бессемянного?

— Я должен был принять его. Как Семай принял Размягченного Камня у своего учителя. В каком-то смысле мне повезло. У Бессемянного были недостатки. И довольно-таки опасные. Не пойми меня неправильно. Это была великолепная работа. Хешай-кво совершил великий труд, когда пленил Бессемянного, но при этом наделил андата умом и лютой ненавистью к своему поэту. Они все хотят освободиться, такова их природа. Но в Бессемянном было нечто большее, чем просто желание свободы. Он вызывал ужас.

— Ты говоришь так, будто он тебе нравился, — заметил Найит, поддразнивая Маати.

— Да, между нами было какое-то подобие дружбы. Но если бы все пошло по замыслу дая-кво, ничего не осталось бы. Если бы я стал поэтом Сарайкета, Бессемянный постарался бы уничтожить меня так же, как он уничтожил Хешая-кво.

— А ты пытался когда-нибудь пленить андата?

— Да. Один раз. Когда Хешай погиб, у меня появилась безумная мысль вернуть Бессемянного. У меня ведь остались записи Хешая-кво. Они до сих пор у меня хранятся. Тогда я даже начал церемонию. Попытка все равно бы не удалась. Все, чем я располагал — это работа самого Хешая. У меня не было ничего нового, а значит, меня ждала неудача и страшная расплата.

— Тогда и я не родился бы.

— Ты бы все равно появился на свет, — торжественно сказал Маати. — Лиат-кя не знала, что беременна, когда меня остановила. Я думал об этом позже. О пленении нового андата. Однажды зимой даже набросал одного в общих чертах. Даже имя придумал — Возрожденная Правда. Точно не знаю, что бы я делал с этой работой. Наверное, возвращал бы форму вещам. Например, прославился бы тем, что выпрямляю оси. Но в голове у меня был полнейший беспорядок. Я ставил слишком много целей, и ни одну не смог определить с достаточной точностью.