1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей М. Мелехов

Покопавшись в имеющихся у меня источниках, я, в частности, выяснил, что в сентябре 1971 года Гелен рассказал чиновнику магистратуры Франкфурта, расследовавшему дело об исчезновении Бормана, что в «в 1946 или 1947 году один из его контактов, находясь в ГДР, видел еженедельный новостной киножурнал Augenzeuge с описанием спортивного события в Москве. Камера, снимая лица болельщиков, зафиксировала и Бормана». Гелен, правда, отказался повторить сказанное под присягой (с. 154 приложения к «I was Hitler’s Chauffeur»). Означает ли последнее, что Гелен был не уверен в правдивости своих обвинений? Несмотря на то, что я пока не убеждён в его правоте, нельзя не отметить следующее. Во-первых, любой, прочитавший мемуары генерала Гелена, может убедиться в том, что этот человек дорожил своей репутацией и вряд ли стал бы делиться подобными сенсационными разоблачениями, не имея в руках весомых фактов. Да и за язык его никто не тянул: в конце концов, даже по мнению самого создателя БНД, Борман к тому времени был мёртв, и какие-либо обвинения в его адрес уже не могли иметь особого значения ни для бывшего рейхсляйтера, ни для его потомков, ни для Германии. Во-вторых, нежелание Гелена открывать свои настоящие источники представителям западногерманских властей абсолютно понятно: будучи ответственным человеком, он никогда не стал бы подвергать даже малейшей опасности своих бывших подчинённых, работающих за «железным занавесом». Впрочем, как уже было сказано выше, я не стал бы торопиться и с полным принятием обвинений Гелена на веру. Дело в том, что после войны бывшие руководители гитлеровских спецслужб неоднократно обвиняли друг друга в сотрудничестве с теми или иными странами, являвшимися членами антигерманской коалиции.

Так, Вальтер Шелленберг прямо обвинил шефа гестапо Генриха Мюллера в том, что ещё в ходе войны тот, используя «радиоигры» с советской разведкой, начал работать на Сталина. Якобы уже в начале 1943 года пьяный Мюллер признавался Шелленбергу в своём восхищении стойкостью расстрелянных членов «Красной капеллы», утверждал, что «Сталин стоит на правильном пути» и призывал «скорее пойти с ним на компромисс». После этого довольно невероятного для двух злейших врагов-конкурентов застольного разговора (попробуйте представить себе Меркулова, по пьяному делу признающегося Кобулову в симпатиях к фашизму и Гитлеру) Шелленбергу якобы «стало ясно, что Мюллер полностью изменил взгляды и больше не думает о победе Германии» («Мемуары», с. 346). Как будто он сам после Сталинграда об этой победе думал! Как бы то ни было, в 1950 году один из помощников Шелленберга – Вальтер Хаген – справедливо заметил, что «совершенно точно известно одно: после смерти Гитлера он (Мюллер) исчез из рейхсканцелярии вместе со своим близким другом Шольцем, и о них больше никогда не слышали» (с. 156 приложения к «I was Hitler’s Chauffeur»). Подался ли Мюллер в Москву или – как утверждают другие – проживал в США, сотрудничал с ЦРУ и был советником Трумэна (опубликованы даже его дневники той поры, в подлинность которых лично я не верю)? Кто знает...

Но известно также, что сам Шелленберг после выхода из тюрьмы, по всей видимости, сотрудничал с английской разведкой. А обвинитель Бормана и создатель западногерманской разведки БНД – генерал Райнхард Гелен – сознательно сдался со всеми архивами американцам и много лет работал на ЦРУ. Иными словами, сам факт того, что тот или иной гитлеровский шпион или контрразведчик после войны работал на Москву, Вашингтон или Лондон, совсем не означает, что это сотрудничество началось ещё до поражения Германии. А столь уважаемый Геленом шеф Абвера адмирал Канарис вообще являлся предателем в течение всей войны и передавал англичанам (и многим другим) важнейшие военные секреты Рейха – вроде точной даты начала операции «Гельб» – 10 мая 1940 года. Но Гелен решил не ворошить прошлое и не трогать прах замученного нацистами старого разведчика, поскольку тот (по имевшейся у него информации) предавал Германию «правильным людям» – в отличие от «неправильных» большевиков.

Интересно, что П. Судоплатов, читавший и даже цитировавший мемуары Гелена («Служба» в русском переводе), предпочёл проигнорировать свидетельство западногерманского генерала-разведчика. Зато старый диверсант написал по этому поводу следующее: «Среди устойчивых мифов о работе советской разведки в годы войны, в особенности после нашумевшего сериала «Семнадцать мгновений весны», широко распространена версия о сотрудничестве Бормана с советской разведкой. Не раз опровергались слухи о том, что Борман тайно был вывезен в Москву и захоронен на одном из московских кладбищ» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 193).

По-видимому, Судоплатов имел в виду версию историка Бориса Тартаковского, утверждавшего, что маршал Ерёменко перед смертью в 1970 году якобы поведал ему, что Мартин Борман – советский агент (партийный псевдоним «Карл»), завербованный ещё в конце 20-х годов по рекомендации Эрнста Тельмана и будто даже лично встречавшийся в Москве с И.В. Сталиным. По словам Тартаковского, 1 мая 1945 года Мартин Борман сообщил по радио советскому командованию о своём местонахождении, и в условленное время был встречен в районе охваченной огнём рейхсканцелярии отрядом тяжёлых танков во главе с начальником военной разведки СССР генералом И. Серовым. Есть информация и о том, что на Лефортовском кладбище в Москве существует могилка со скромной надписью: «Мартин Борман» 1900–1973». Впрочем, «московскую версию» послевоенного существования Бормана «продвигали» и западные авторы: например, Хуго Беер (Hugo Beer) и Д. Марке (J.O.E.O. Mahrke).

Лично я не верю в то, что Мартин Борман в ходе войны действительно работал на Сталина или кого-либо ещё (конечно, помимо Адольфа Гитлера и, разумеется, себя самого). Прямой шантаж фигуры такого масштаба, как мне кажется, дело практически невозможное. Пойти в такой ситуации к Гитлеру и покаяться имело бы гораздо больше смысла, чем многие годы рубить сук, на котором было вполне удобно сидеть. Что касается амбиций, то они, разумеется, у Бормана имелись. Но мог ли он серьёзно рассчитывать на то, чтобы занять место Гитлера? По-моему, он прекрасно видел то, что понимали и другие: «Партия и гауляйтеры, – писал по этому поводу личный помощник Гитлера Линге, – были у Бормана в кулаке. Но, исчезни Гитлер, Борман – человек, практически неизвестный широким массам – оказался бы абсолютно бессильным» («With Hitler to the end», здесь и далее перевод с английского мой, с. 114,). Собственно, когда Гитлер покончил с собой, Борман не только не попытался захватить власть (вернее, то, что от неё оставалось), но и в точности выполнил распоряжения фюрера относительно того, как и кому её передать. Напомню: телеграмму адмиралу Деницу о назначении того на высшую должность в государстве послал именно Борман. Да и прорывался-то он после смерти фюрера, по словам Кемпки, именно на север, во Фленсбург – к Деницу («I was Hitler’s Chauffeur», с. 149).

Но, как правильно пишет П. Судоплатов, «дыма без огня, как известно, не бывает». И... огорошил следующим откровением: «Хотя Борман никогда не сотрудничал с нами, он, так же как и шеф гестапо Мюллер, постоянно находились в сфере нашего внимания. Когда Борман был ещё никому не известным рядовым функционером нацистской партии и проживал в 1930 году в скромном пансионате под Веной, с ним поддерживал «полезное знакомство» крупный нелегал нашей разведки Борис Афанасьев. В сообщениях Афанасьева Центру давались развёрнутые характеристики и оценки личности Бормана, вносились предложения о его активной разработке. Но Афанасьев, к сожалению, «засветился» в ряде наших операций во второй половине 1930-х годов, и его попытки перед самой войной восстановить полезные знакомства и былые связи в Германии и Швейцарии успехом не увенчались. Все слухи о приезде Бормана в СССР в мае 1945 года – сплошные домыслы» (там же, с. 194).